Зачем мне считаться шпаной и бандитом?: Збигнев Бжезинский. 3

Збигнев Бжезинский.
Великая шахматная доска. 3
Опасения, связанные с Россией, подталкивали среднеазиатские государства к более тесному региональному сотрудничеству. Бездействовавший поначалу Среднеазиатский экономический союз, созданный в январе 1993 года, постепенно стал деятельным. Даже президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, сначала явный приверженец создания “Евразийского союза”, со временем перешел в лагерь сторонников идеи более тесного кооперирования в Средней Азии, более согласованного военного сотрудничества между государствами региона, поддержки Азербайджана в вопросе транспортировки каспийской и казахстанской нефти через территорию Турции и совместной оппозиции усилиям России и Ирана, направленным на то, чтобы предотвратить секторное деление континентального шельфа Каспийского моря и природных запасов между прибрежными государствами.
Учитывая тот факт, что режимы в данном регионе склонны к сильному авторитаризму, возможно, еще большее значение приобрела проблема личного примирения между основными лидерами. Общеизвестно, что президенты Казахстана, Узбекистана и Туркменистана не питали особо теплых чувств друг к другу (о чем они высокомерно и откровенно говорили иностранным визитерам) и что личный антагонизм изначально был на руку Кремлю, чтобы сталкивать их друг с другом. К середине 90-х годов все трое осознали, что более тесное сотрудничество между ними необходимо для сохранения их собственного суверенитета, и ударились в широкую демонстрацию своих якобы тесных связей, подчеркивая, что отныне они будут координировать свои внешнеполитические курсы.
Но еще более важным моментом все же явилось возникновение внутри СНГ неофициальной коалиции во главе с Украиной и Узбекистаном, увлеченной идеей “кооперативного”, а не “интегрированного” содружества. В этих целях Украина подписала с Узбекистаном, Туркменией и Грузией соглашение о военном сотрудничестве, а в сентябре 1996 года министры иностранных дел Украины и Узбекистана даже участвовали в высшей степени символической акции — опубликовании декларации, требующей, чтобы с этого момента и впредь совещания на высшем уровне представителей стран — членов СНГ проходили не под председательством президента России, а возглавлялись в соответствии с системой ротации лиц на этом посту.
Пример Украины и Узбекистана повлиял даже на лидеров, которые более почтительно относились к центристским устремлениям Москвы. Кремль, должно быть, особенно встревожился, когда услышал, как казахстанский лидер Нурсултан Назарбаев и грузинский Эдуард Шеварднадзе в сентябре 1996 года заявили, что их республики покинули бы СНГ, “если их независимость была бы поставлена под угрозу”. В качестве противодействия СНГ государства Средней Азии и Азербайджан повысили уровень своей деятельности в Организации экономического сотрудничества — все еще относительно вольной ассоциации региональных исламских государств, включающей Турцию, Иран и Пакистан и посвятившей свою работу расширению финансовых, экономических и транспортных связей среди своих членов. Москва публично выступила с критикой этих инициатив, расценив их, и совершенно справедливо, как подрывающие суть членства государств в СНГ.
В аналогичном русле постепенно укреплялись и расширялись связи с Турцией и в меньшей степени с Ираном. Тюркоязычные страны с радостью восприняли предложение Турции о предоставлении военной подготовки новому национальному офицерскому корпусу и приеме на обучение около 10 тыс. студентов. Четвертая встреча в верхах представителей тюркоязычных государств, проходившая в Ташкенте в октябре 1996 года и подготовленная при содействии Турции, в значительной мере сконцентрировала свое внимание на вопросе о расширении транспортных связей, торговли, а также на выработке общих стандартов образования, равно как и более тесном культурном сотрудничестве с Турцией. И Турция, и Иран проявили особую активность в плане предоставления новым государствам помощи с их телевизионными программами, оказывая таким образом непосредственное влияние на широкую аудиторию.
Церемония в столице Казахстана г. Алмааты в декабре 1996 года оказалась особенно символичной для идентификации Турции с независимостью государств региона. По случаю 5-й годовщины независимости Казахстана на церемонии открытия позолоченной 28-метровой колонны, увенчанной фигурой легендарного казахского/тюркского воина верхом на похожем на грифона существе, рядом с президентом Назарбаевым стоял турецкий президент Сулейман Демирель. На праздновании представители Казахстана превозносили Турцию за то, что “она находилась рядом с Казахстаном на каждом этапе его развития как независимого государства”, на что Турция ответила предоставлением Казахстану кредитной линии в размере 300 млн. долл. помимо имеющихся частных турецких капиталовложений в сумме около 1,2 млрд. долл.
И хотя ни Турция, ни Иран не в состоянии лишить Россию регионального влияния, подобными действиями Турция и (в меньшей степени) Иран поддерживают готовность и возможности новых государств сопротивляться реинтеграции с их северным соседом и бывшим хозяином. И это, безусловно, помогает сохранять геополитическое будущее региона открытым.
Ни доминион, ни аутсайдер.
Геостратегические последствия для Америки очевидны: Америка слишком далеко расположена, чтобы доминировать в этой части Евразии, но слишком сильна, чтобы не быть вовлеченной в события на этом театре. Все государства данного региона рассматривают американское участие как необходимое для своего выживания. Россия чересчур слаба, чтобы восстановить имперское доминирование над регионом или исключить других действующих лиц из его судьбы, но она слишком близко расположена и слишком сильна, чтобы ею пренебрегать. Турция и Иран достаточно сильны, чтобы оказывать влияние, но их собственная уязвимость могла бы помешать региону справиться одновременно и с угрозой с Севера, и с внутрирегиональными конфликтами. Китай слишком силен, и его не могут не опасаться Россия и государства Средней Азии, тем не менее само его присутствие и экономический динамизм облегчают реализацию стремления Средней Азии к выходу на более широкую мировую арену.
Отсюда следует вывод, что первостепенный интерес Америки состоит в том, чтобы помочь обеспечить такую ситуацию, при которой ни одна держава не контролировала бы данное геополитическое пространство, а мировое сообщество имело бы к нему беспрепятственный финансово-экономический доступ. Геополитический плюрализм станет устойчивой реальностью только тогда, когда сеть нефтепроводов и транспортных путей соединит регион непосредственно с крупными центрами мировой экономической деятельности через Средиземное и Аравийское моря так же, как и по суше. Следовательно, усилия России по монополизации доступа требуют отпора, как вредные для стабильности в регионе.
Однако исключение России из региона в равной степени нежелательно и неосуществимо, как и раздувание противоречий между новыми государствами этого региона и Россией. Действительно, активное экономическое участие России в развитии региона является существенно важным для стабильности в этой зоне, а наличие России в качестве партнера, а не исключительного господина, также может принести существенные экономические выгоды. Большая стабильность и возросшее благосостояние в рамках региона непосредственно послужили бы благополучию России и придали бы истинное значение “содружеству”, обещанному сокращенным термином “СНГ”. Но такой кооперативный путь станет российской политикой лишь тогда, когда наиболее честолюбивые, исторически устаревшие планы, которые болезненно напоминают первоначальные планы в отношении Балкан, будут успешно предотвращены.
Государствами, заслуживающими мощнейшей геополитической поддержки со стороны Америки, являются Азербайджан, Узбекистан и (вне данного региона) Украина; все три — геополитические центры. Роль Киева подкрепляет аргумент в пользу того, что Украина является ключевым государством постольку, поскольку затрагивается собственная будущая эволюция России. В то же время Казахстан (с учетом его масштабов, экономического потенциала и географически важного местоположения) также заслуживает разумной международной поддержки и длительной экономической помощи. Со временем экономический рост в Казахстане мог бы помочь перекинуть мосты через трещины этнического раскола, которые делают этот среднеазиатский “щит” столь уязвимым перед лицом российского давления.
В данном регионе Америка разделяет общие интересы не только со стабильной прозападной Турцией, но также с Ираном и Китаем. Постепенное улучшение американо-иранских отношений послужило бы значительному расширению глобального доступа в данный район и, если еще конкретнее, снизило бы непосредственную угрозу выживанию Азербайджана. Растущее экономическое присутствие Китая в регионе и его политическая ставка в региональной независимости также соответствуют интересам Америки. Китайская поддержка пакистанских усилий в Афганистане также является позитивным фактором, поскольку более тесные пакистано-афганские отношения сделали бы международный доступ в Туркменистан более вероятным, тем самым помогая укрепить как это государство, так и Узбекистан (в случае, если Казахстан будет колебаться).
Эволюция и ориентация Турции, похоже, играют определяющую роль в будущем кавказских государств. Если Турция стойко пройдет свой путь к Европе, а Европа не закроет перед ней двери, то государства Кавказа также, похоже, будут вовлечены в европейскую орбиту, а это перспектива, которую они пламенно желают. Но если европеизация Турции потерпит провал по внешним или внутренним причинам, тогда у Грузии и Армении не будет выбора, кроме приспособления к интересам России. Их будущее в этом случае станет функцией от эволюции собственно российских отношений с расширяющейся Европой, независимо от ее направления.
Роль Ирана, похоже, даже еще более проблематична. Возвращение на прозападные позиции, безусловно, обеспечило бы стабилизацию в регионе и его консолидацию, и поэтому со стратегической точки зрения для Америки желательно содействовать такому повороту в поведении Ирана. Но до тех пор, пока этого не произойдет, Иран скорее всего будет играть негативную роль, оказывая неблагоприятное влияние на перспективы Азербайджана, даже если предпримет такие положительные шаги, как открытие Туркменистана для остального мира, несмотря на сегодняшний фундаментализм, усиливающий осознание среднеазиатами своего религиозного наследия.
В конечном счете будущее Средней Азии, похоже, будет сформировано еще более сложным комплексом обстоятельств, при этом судьбу ее государств будет определять запутанное взаимодействие российских, турецких, иранских и китайских интересов, равно как и степень, до которой Соединенные Штаты ставят свои отношения с Россией в зависимость от российского уважения независимости новых государств. Реальность этого взаимодействия исключает империю или монополию как существенную цель для любой заинтересованной геостратегической фигуры. Скорее принципиальный выбор — между хрупким региональным равновесием (которое позволило бы постепенно вовлечь данный регион в нарождающуюся глобальную экономику в то время, как государства региона постепенно консолидировались бы и, возможно, обретали все более выраженные исламские черты) и этническим конфликтом, политическим расколом и, возможно, даже открытыми столкновениями вдоль южных границ России. Достижение и укрепление этого регионального равновесия должно стать существенной задачей всеобъемлющей геостратегии США в отношении Евразии.
Глава 6. Опорный пункт на Дальнем Востоке.
Эффективная политика Америки в отношении Евразии заключается в том, чтобы иметь опорный пункт на Дальнем Востоке. Эта необходимость не будет обеспечена, если Америка будет изгнана или сама уйдет с Азиатского континента. Для глобальной политики США важное значение имеют тесные отношения с морской державой — Японией, в то же время для американской евразийской геостратегии необходимо плодотворное сотрудничество с материковым Китаем. Следует иметь в виду возможные последствия этой реально сложившейся обстановки, так как существующее взаимодействие на Дальнем Востоке между тремя основными державами — Америкой, Китаем и Японией — создает потенциально опасную региональную головоломку и почти неизбежно вызовет серьезные геополитические перемены.
Для Китая расположенная через Тихий океан Америка должна стать естественным союзником, так как Америка не имеет планов в отношении Азиатского материка и исторически противодействовала и японским, и российским посягательствам на более слабый Китай. Для китайцев Япония была основным противником на протяжении всего прошлого столетия; России, “голодной земле” в переводе с китайского, Китай всегда не доверял; Индия для него также в настоящее время становится потенциальным противником. Таким образом, принцип “сосед моего соседа является моим союзником” вполне подходит для геополитических и исторических отношений между Китаем и Америкой.
Однако Америка больше не является заокеанским противником Японии. Напротив, она поддерживает с Японией тесные союзнические отношения. У Америки также установились прочные связи с Тайванем и с рядом стран Юго-Восточной Азии. Кроме того, китайцы болезненно относятся к содержащимся в доктрине Америки оговоркам в отношении внутреннего характера нынешнего режима Китая. Таким образом, Америка также рассматривается как главное препятствие на пути стремления Китая к тому, чтобы не только занять ведущее положение в мире, но и играть доминирующую роль в регионе. Является ли вследствие этого столкновение между США и Китаем неизбежным?
Для Японии Америка служила “зонтиком”, под которым страна могла спокойно прийти в себя после опустошительного поражения, набрать темпы экономического развития и на этой основе постепенно занять позиции одной из ведущих держав мира. Однако сам факт существования этого прикрытия ограничивает свободу действий Японии, создавая парадоксальную ситуацию, когда держава мирового уровня одновременно является чьим-то протекторатом. Для Японии Америка по-прежнему является жизненно важным партнером в процессе ее превращения в международного лидера. Однако Америка также является основной причиной того, что Япония по-прежнему не имеет национальной самостоятельности в области безопасности. Как долго может сохраняться такая ситуация?
Другими словами, в ближайшем будущем роль Америки на Дальнем Востоке Евразии будет определяться двумя геополитическими проблемами, имеющими центральное значение и непосредственно связанными между собой:
1. Насколько практически возможно и, с точки зрения Америки, насколько приемлемо превращение Китая в доминирующую региональную державу и насколько реально его усиливающееся стремление к статусу мировой державы?
2. Так как Япония сама стремится играть глобальную роль, каким образом Америка может справиться с региональными последствиями неизбежного нежелания Японии продолжать мириться со статусом американского протектората?
Для геополитической обстановки в Восточной Азии в настоящее время характерны метастабильные отношения между странами. Метастабильность предусматривает состояние внешней устойчивости при относительно небольшой гибкости и в этом отношении больше характерна для железа, чем для стали. Она уязвима при разрушительной цепной реакции, вызванной мощным резким ударом. Сегодняшний Дальний Восток переживает период чрезвычайного экономического динамизма наряду с растущей политической неопределенностью. Экономическое развитие Азии фактически может даже способствовать этой неопределенности, так как экономическое процветание делает не столь явной политическую уязвимость региона, тем более что оно активизирует национальные амбиции и приводит к росту социальных надежд.
О том, что Азия достигла экономического успеха, не имеющего равных за всю историю человечества, не стоит и говорить. Вот некоторые основополагающие статистические данные, которые наглядно демонстрируют эту реальность. Менее четырех десятилетий назад доля Восточной Азии (включая Японию) составляла лишь около 4% от всего мирового ВНП, в то время как Северная Америка занимала ведущее положение в мире и ее доля составляла 35-40% ВНП; к середине 90-х годов оба региона имели примерно равные результаты (около 25%). Кроме того, Азия достигла темпов роста, беспрецедентных в истории. Экономисты отмечают, что в начальный период индустриализации Великобритании потребовалось более 50 лет, а Америке чуть менее 50 лет для увеличения вдвое производства на душу населения, в то время как и Китай, и Южная Корея добились этого результата примерно за десять лет. Если в регионе не произойдет какого-либо массового потрясения, в течение четверти века Азия, по-видимому, по показателям ВНП обойдет и Северную Америку, и Европу.
Однако помимо того, что Азия стала экономическим центром тяжести мира, она также потенциально может быть уподоблена политическому вулкану. Хотя Азия и обошла Европу по экономическому развитию, она на редкость сильно отстала от нее с точки зрения регионального политического развития. Ей не хватает многосторонних структур в области сотрудничества, тех, что определяют европейский политический ландшафт и ослабляют, поглощают и сдерживают наиболее традиционные европейские территориальные, этнические и национальные конфликты. В Азии нет ничего подобного ни Европейскому Союзу, ни НАТО. Ни одна из трех региональных организаций — АСЕАН (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии), АРФ (Азиатский региональный форум, платформа АСЕАН для диалога по вопросам политики и безопасности) и АПЕК (Азиатско-Тихоокеанская группа экономического сотрудничества) — даже отдаленно не соответствует той сети многосторонних и региональных связей в области сотрудничества, которые объединяют Европу.
Напротив, сегодня Азия является местом концентрации пробудившегося в последнее время и все более активизирующегося массового национализма, который подпитывается внезапным появлением доступа к массовым средствам связи, сверхактивизируется растущими социальными надеждами, порожденными ростом экономического благосостояния, а также увеличивающимся неравенством в социальном положении и становится более восприимчивым к политической мобилизации благодаря бурным темпам роста населения и урбанизации. Эти факторы приобретают еще более зловещий характер вследствие масштабов наращивания вооружений в Азии. В 1995 году регион стал, согласно данным Международного института стратегических исследований, крупнейшим в мире импортером оружия, обогнав Европу и Ближний Восток.
Короче говоря, Восточная Азия охвачена энергичной деятельностью, которая до сих пор направлялась по мирному руслу быстрыми темпами экономического развития региона. Однако клапан безопасности в определенный момент может быть перехлестнут вырвавшимися на свободу политическими страстями, если они будут спровоцированы каким-то событием, хотя бы относительно тривиальным. Потенциальная возможность такого события таится в огромном количестве спорных вопросов, каждый из которых вполне может быть использован в демагогических целях и, таким образом, взрывоопасен:
• Недовольство Китая независимым статусом Тайваня растет по мере того, как позиции Китая укрепляются, а все более процветающий Тайвань начинает пользоваться своим формально независимым статусом как национальное государство.
• Парасельские острова и острова Спрэтли в Южно-Китайском море создают опасность столкновения между Китаем и рядом государств Юго-Восточной Азии по поводу доступа к потенциально ценным энергетическим ресурсам морского дна, при этом Китай по-имперски рассматривает Южно-Китайское море как свою законную национальную собственность.
• Острова Сенкаку оспариваются Японией и Китаем (при этом соперники — Тайвань и материковый Китай — яростно отстаивают единую точку зрения по этому вопросу), и исторически сложившееся соперничество за господство в регионе между Японией и Китаем придает этому вопросу также символическое значение.
• Раздел Кореи и нестабильность, присущая Северной Корее, которая приобретает еще более опасный характер вследствие стремления Северной Кореи стать ядерной державой, создают опасность того, что внезапное столкновение может втянуть полуостров в войну, что, в свою очередь, вовлечет в конфликт Соединенные Штаты и косвенным образом Японию.
• Вопрос самых южных островов Курильской гряды, в одностороннем порядке захваченных Советским Союзом в 1945 году, по-прежнему парализует и отравляет российско-японские отношения.
• В число других скрытых территориально-этнических конфликтов входят русско-китайские, китайско-вьетнамские, японо-корейские и китайско-индийские пограничные вопросы; этнические волнения в провинции Синьцзян, а также китайско-индонезийские разногласия по поводу океанских границ (см. карту XXI).
Расстановка сил в регионе также не сбалансирована. Китай со своим ядерным арсеналом и огромными вооруженными силами явно является доминирующей военной державой (см. табл. на стр. 187). ВМС Китая уже приняли на вооружение стратегическую доктрину “активной прибрежной обороны”, стремясь в течение ближайших 15 лет приобрести океанские возможности “эффективного контроля за морями в пределах первой цепочки островов”, что означает территорию Тайваньского пролива и Южно-Китайского моря. Несомненно, военный потенциал Японии также растет, и в плане качества вооружений она не имеет себе равных в регионе. В настоящее время, однако, японские вооруженные силы не являются средством осуществления внешней политики Японии и в значительной степени рассматриваются в рамках американского военного присутствия в регионе.

Пограничные и территориальные споры в Восточной Азии.
Карта XXI.
Укрепление позиций Китая уже способствовало тому, что его соседи по Юго-Восточной Азии стали с особым уважением относиться к его интересам. Следует отметить, что во время мини-кризиса в начале 1996 года, возникшего в связи с Тайванем (когда Китай затеял в какой-то мере угрожающие военные маневры и перекрыл воздушные и морские пути к зоне поблизости от Тайваня, тем самым вызвав демонстративное развертывание военно-морских сил США), министр иностранных дел Таиланда поспешил заявить, что такие действия являются нормальным явлением, его индонезийский коллега подчеркнул, что это исключительно дело Китая, а Филиппины и Малайзия объявили о своей политике нейтралитета по этому вопросу.
Отсутствие равновесия сил в регионе заставило Австралию и Индонезию, до этого достаточно настороженно относившихся друг к другу, начать все более активное взаимодействие в военной области. Обе страны не стали делать
Вооруженные силы стран Азии
Личный состав Истребители Танки Надводные корабли Подводные лодки
Всего Всего Всего Всего Всего
Китай 3030000 9400(500)* 5224 (124) 57 (40) 53 (7)
Пакистан 57700 1890(40) 336 (160) 11 (8) 6 (6)
Индия 1100000 3500(2700) 700 (374) 21 (14) 18 (12)
Таиланд 295000 633(313) 74 (18) 14 (6) 0 (0)
Сингапур 55500 350(0) 143 (6) 0 (0) 0 (0)
Северная Корея 1127000 4200(2225) 730 (136) 3 (0) 23 (0)
Южная Корея 633000 1860(450) 334 (48) 17 (9) 3 (3)
Япония 237700 1200(929) 324 (231) 62 (40) 17 (17)
Тайвань** 442000 1400(0) 460 (10) 38 (11) 4 (2)
Вьетнам 857000 1900(400) 240 (0) 7 (5) 0 (0)
Малайзия*** 114500 26(26) 50 (0) 2 (0) 0 (0)
Филиппины 106500 41(0) 7 (0) 1 (0) 0 (0)
Индонезия 270900 235(110) 54 (12) 17 (4) 2 (2)
Под личным составом имеются в виду все военнослужащие, состоящие на активной воинской службе; в число танков входят основные боевые танки, и легкие танки, в число истребителей — истребители класса “воздух-воздух” и штурмовые истребители наземного базирования, в число надводных кораблей — авианосцы, крейсеры, эсминцы и фрегаты, в число подводных лодок — подводные лодки всех типов. К передовым системам оружия относятся системы, созданные не ранее середины 60-х годов с использованием передовых технологий, таких как лазерные дальномеры для танков.
Источник: Отчет Главного контрольно-финансового управления “Последствия модернизации вооруженных сил Китая для Тихоокеанского региона”, июнь 1995 года.
секрета из своей обеспокоенности долгосрочными перспективами военного господства Китая в регионе и необходимостью сохранения присутствия вооруженных сил США в регионе в качестве гаранта безопасности. Эта озабоченность также вынудила Сингапур рассмотреть возможность более тесного сотрудничества в области безопасности с этими странами. Фактически во всем регионе центральным, но до сих пор не получившим ответа вопросом, которым задаются стратеги, стал следующий: “Как долго сотня тысяч американских солдат сможет обеспечивать мир в самом густонаселенном и все более вооружающемся регионе мира и, в любом случае, как долго они будут оставаться в регионе?”
В этой нестабильной обстановке, характеризующейся растущим национализмом, увеличивающейся численностью населения, повышающимся благосостоянием, бурно растущими надеждами и соперничеством за власть, происходят поистине тектонические сдвиги в геополитическом ландшафте Восточной Азии:
• Китай, какими бы ни были его перспективы, представляет собой приобретающую влияние и потенциально господствующую державу.
• Роль Америки в обеспечении безопасности во все большей степени зависит от сотрудничества с Японией.
• Япония ищет возможности обеспечить себе более четкую и независимую политическую роль.
• Роль России значительно уменьшилась, в то время как когда-то находившаяся под влиянием России Средняя Азия стала объектом международного соперничества.
• Раздел Кореи становится менее прочным, в результате чего ее будущая ориентация вызывает все больший геостратегический интерес со стороны ее основных соседей.
• Эти серьезные перемены придают особое значение двум центральным вопросам, вынесенным в начало главы.
Китай: не мировая, но региональная держава.
История Китая является историей национального величия. Нынешний активный национализм китайского народа можно назвать новым лишь в смысле его социального распространения, так как он связан с самоопределением и эмоциями беспрецедентного числа китайцев. Национализм более не является явлением, распространенным в основном среди студентов, которые в первые годы этого столетия создали партии, ставшие предшественниками Гоминдана и Коммунистической партии Китая. Китайский национализм в настоящее время представляет собой массовое явление, определяющее умонастроения наиболее многочисленного по населению государства мира.
Эти умонастроения имеют исторические корни. История способствовала тому, чтобы китайская элита считала Китай естественным центром мира. На китайском языке слово, обозначающее Китай, — Chung-kuo, или “Срединное королевство”, — передает значение центрального положения Китая в делах мира и подчеркивает значение национального единства. Здесь также подразумевается иерархическое распространение влияния от центра к периферии, и, таким образом, Китай, будучи центром, ожидает почтительного отношения со стороны других стран.
Кроме того, с незапамятных времен Китай с его огромным населением имел собственную своеобразную и гордую цивилизацию. Были хорошо развиты все области: философия, культура, искусство, социальные навыки, техническая изобретательность и политическая власть. Китайцы помнят, что приблизительно до 1600 года Китай занимал ведущие позиции в мире по производительности сельскохозяйственного труда, промышленным нововведениям и уровню жизни. Однако, в отличие от европейской и исламской цивилизаций, которые породили около 75 государств, Китай большую часть своей истории оставался единым государством, которое во времена провозглашения независимости Америки уже насчитывало более 200 млн. человек и было ведущей промышленной державой мира.
С этой точки зрения утрата Китаем величия — последние 150 лет унижения Китая — является отклонением, осквернением особого положения Китая и личным оскорблением для каждого китайца. Такого положения быть не должно, и его виновники заслуживают соответствующего наказания. Этими виновниками в различной степени прежде всего являются Великобритания, Япония, Россия и Америка: Великобритания из-за “опиумной” войны и последовавшего за ней позорного унижения Китая; Япония из-за грабительских войн, не прекращавшихся на протяжении прошлого века и принесших ужасные (до сих пор не изжитые) страдания китайскому народу; Россия из-за длительного вторжения на китайские северные территории, а также из-за высокомерного равнодушия Сталина к чувству собственного достоинства Китая; наконец, Америка из-за того, что благодаря своему присутствию в Азии и поддержке Японии она стоит на пути осуществления внешних устремлений Китая.
С точки зрения китайцев, две из этих четырех держав уже наказаны, так сказать, историей: Великобритания перестала быть империей, и спуск флага “Юнион Джек” в Гонконге навсегда закрыл эту особенно болезненную главу в истории Китая; Россия по-прежнему рядом, хотя она значительно утратила свои позиции, престиж и территорию. В настоящее время наиболее серьезные проблемы для Китая представляют Америка и Япония, и именно во взаимодействии с этими странами в значительной степени определится региональная и глобальная роль Китая.
Это определение, однако, будет зависеть в первую очередь от того, как будет развиваться сам Китай, насколько могущественной экономической и военной державой он станет на самом деле. На этот счет прогнозы для Китая в основном многообещающи, хотя и не без некоторых существенных оговорок и неясностей. И темпы экономического развития Китая, и масштабы иностранных капиталовложений в Китае — и те и другие в числе самых высоких в мире — обеспечивают статистическую основу для традиционного прогноза о том, что в течение примерно двух десятилетий Китай станет мировой державой, равной Соединенным Штатам и Европе (при условии, что последняя и объединится, и еще более расширится). К этому времени по показателям ВВП Китай может значительно обогнать Японию, и он уже намного опережает Россию. Этот экономический импульс позволит Китаю приобрести военную мощь такого уровня, что он станет угрозой для всех своих соседей, возможно даже и для более удаленных географически противников осуществления чаяний Китая. Еще более укрепив свои позиции благодаря присоединению Гонконга и Макао и, возможно, в конечном счете благодаря политическому подчинению Тайваня, Великий Китай превратится не только в господствующее государство Дальнего Востока, но и в мировую державу первого ранга.
Однако в любом таком прогнозе о неизбежном возрождении “Срединного королевства” как центральной мировой державы имеются упущения, наиболее очевидным из которых является механическая зависимость от статистического прогноза. Именно эта ошибка была допущена много лет назад теми, кто предсказывал, что Япония обойдет Соединенные Штаты как ведущая экономически развитая страна мира и что ей суждено стать новой сверхдержавой. Такой взгляд не принимал во внимание ни фактора экономической уязвимости Японии, ни проблемы отсутствия непрерывности в политике, и та же ошибка повторяется теми, кто заявляет (и боится этого) о неизбежном превращении Китая в мировую державу.
Во-первых, совсем не обязательно Китаю удастся сохранить бурные темпы роста в течение двух ближайших десятилетий. Нельзя исключать возможности уменьшения темпов экономического развития, и это само по себе снижает надежность прогноза. Фактически для сохранения этих темпов в течение исторически продолжительного периода времени потребуется необычно удачное сочетание эффективного национального руководства, политической стабильности, социальной дисциплины внутри страны, высокого уровня накоплений, сохранения очень высокого уровня иностранных капиталовложений и региональной стабильности. Сохранение всех этих позитивных факторов в течение длительного времени проблематично.
Кроме того, высокие темпы экономического роста Китая, по-видимому, будут иметь побочные политические последствия, которые могут ограничить его свободу действий. Потребление Китаем энергии уже растет такими темпами, что они намного превышают возможности внутреннего производства. Этот разрыв будет увеличиваться в любом случае, но он ускорится, если темпы экономического роста Китая будут оставаться очень высокими. Такое же положение сложилось и с продовольствием. Даже с учетом снижения темпов демографического роста население Китая продолжает увеличиваться в абсолютном выражении и импорт продовольствия приобретает все более важное значение для внутреннего благополучия и политической стабильности. Зависимость от импорта не только увеличит нагрузку на экономические ресурсы Китая из-за более высоких цен, но и сделает его более уязвимым к внешнему давлению.
В военном отношении Китай частично мог бы быть назван мировой державой, так как сами масштабы его экономики и ее высокие темпы роста должны позволить его руководству направить значительную часть ВВП страны на существенное расширение и модернизацию вооруженных сил, включая дальнейшее наращивание стратегического ядерного арсенала. Однако, если усилия будут чрезмерными — а согласно некоторым западным оценкам, в середине 90-х годов на эти нужды уже пошло около 20% ВВП Китая, — это может оказать такое же негативное влияние на долгосрочный экономический рост Китая, какое неудавшаяся попытка Советского Союза конкурировать в гонке вооружений с Соединенными Штатами оказала на советскую экономику. Кроме того, активная деятельность Китая в этой области, по-видимому, ускорит ответное наращивание вооружений Японией и тем самым сведет на нет политические преимущества растущего военного совершенства Китая. И не следует игнорировать тот факт, что, за исключением своих ядерных сил, Китай, по-видимому, еще в течение какого-то периода времени не будет располагать возможностями для оказания военного влияния за пределами своего региона.
Напряженность внутри Китая также может возрасти в результате неизбежно неравномерного характера ускоренного экономического роста, который в значительной степени обеспечивается неограниченным использованием преимуществ прибрежного государства. Прибрежные южные и восточные районы Китая, а также важнейшие городские центры — более доступные для иностранных капиталовложений и внешней торговли — до сих пор были в наибольшем выигрыше от впечатляющего экономического роста Китая. Напротив, сельскохозяйственные районы, расположенные в глубине страны, и некоторые из отдаленных районов в целом отстают в развитии (в них насчитывается около 100 млн. безработных сельскохозяйственных рабочих, и эта цифра продолжает расти).
Недовольство неравенством различных районов может дополниться возмущением по поводу социального неравенства. Быстрое развитие Китая увеличивает социальное неравенство. В определенный момент либо ввиду того, что правительство может попытаться ограничить это неравенство, либо в результате проявления социального недовольства снизу неравенство в развитии отдельных районов и неравенство в уровне жизни могут, в свою очередь, оказать влияние на политическую стабильность в стране.
Второй причиной осторожного скептицизма в отношении получившего широкое распространение прогноза о превращении Китая в течение ближайшей четверти века в доминирующую державу в мировых делах, безусловно, является дальнейшее политическое развитие Китая. Динамичный характер экономической трансформации Китая, включая его социальную открытость остальному миру, в далекой перспективе начнет противоречить относительно замкнутой и бюрократически жесткой коммунистической диктатуре. Провозглашенные коммунистические цели этой диктатуры во все большей степени перестают быть делом идеологической приверженности и во все большей степени становятся вопросом имущественных интересов бюрократического аппарата. Политическая элита Китая по-прежнему организована как автономная, жесткая, дисциплинированная и по-монополистически нетерпимая иерархия, по-прежнему ритуально заявляющая о своей верности догме, которая как бы оправдывает ее власть, но которую та же элита больше не претворяет в жизнь в социальном плане. В какой-то момент эти два жизненных измерения придут к фронтальному столкновению, если только китайская политическая жизнь не начнет постепенно приспосабливаться к социальным императивам китайской экономики.
Таким образом, нельзя будет бесконечно долго избегать вопроса демократизации, если только Китай внезапно не примет то же решение, что и в 1474 году, то есть изолировать себя от мира, в какой-то степени подобно Северной Корее. Для этого Китай должен будет отозвать более 70 тыс. своих студентов, в настоящее время обучающихся в Америке, изгнать иностранных бизнесменов, отключить свои компьютеры и снять спутниковые антенны с миллионов китайских домов. Это было бы актом сумасшествия, напоминанием о “культурной революции”. Возможно, на какой-то краткий момент в рамках внутренней борьбы за власть догматическое крыло правящей, но утрачивающей свои позиции Коммунистической партии Китая может попытаться последовать примеру Северной Кореи, но это возможно лишь как краткий эпизод. Скорее всего это послужило бы причиной экономического застоя, а затем вызвало бы политический взрыв.
В любом случае самоизоляция положила бы конец любым серьезным надеждам Китая не только на то, чтобы стать мировой державой, но даже на то, чтобы занять ведущее положение в регионе. Кроме того, страна слишком заинтересована в том, чтобы сохранить доступ в мир, и этот мир, в отличие от мира 1474 года, просто слишком навязчив, чтобы от него можно было успешно изолироваться. Вследствие этого у Китая практически нет экономически продуктивной и политически жизнеспособной альтернативы сохранению своей открытости миру.
Таким образом, необходимость демократизации будет все в большей степени преследовать Китай. Просто невозможно слишком долго избегать этого процесса и связанного с ним вопроса прав человека. Будущий прогресс Китая, так же как и его превращение в одну из главных держав мира, будет в значительной степени зависеть от того, насколько умело правящая элита Китая сумеет решить две взаимосвязанные проблемы, а именно проблему передачи власти от нынешнего поколения правителей более молодой команде и проблему урегулирования растущего противоречия между экономической и политической системами страны.
Китайским лидерам, возможно, удастся осуществить медленный и постепенный переход к очень ограниченному электоральному авторитаризму, при котором будет проявлена терпимость к некоторому политическому выбору на низком уровне, и только после этого сделать шаг в сторону настоящего политического плюрализма, включая уделение большего внимания зарождающемуся конституционному правлению. Такой контролируемый переход был бы в большей степени совместим с императивами все более открытой экономики страны, чем упорное сохранение исключительной монополии партии на политическую власть.
Для осуществления такой контролируемой демократизации политическая элита Китая нуждается в чрезвычайно умелом руководстве, прагматическом здравом смысле, в сохранении относительного единства и в желании уступить часть своей монополии на власть (и личные привилегии), в то время как население в целом должно быть и терпеливым, и не слишком требовательным. Такого стечения благоприятных обстоятельств трудно достичь. Опыт учит, что требование демократизации, исходящее снизу: со стороны тех, кто чувствует себя ущемленным в политическом плане (интеллигенция и студенты) или экономически эксплуатируемым (новый городской рабочий класс и сельская беднота), как правило, опережает готовность правителей пойти на уступки. В какой-то момент политическая и социальная оппозиция в Китае скорее всего присоединится к силам, требующим расширения демократии, свободы самовыражения и соблюдения прав человека. Этого не произошло в 1989 году на площади Тяньаньмынь (Tiananmen), но вполне может случиться в следующий раз.
Таким образом, едва ли Китаю удастся избежать этапа политической нестабильности. Принимая во внимание размеры страны, реальную возможность разрастания региональных противоречий и наследство в виде почти 50 лет догматической диктатуры, эта фаза могла бы стать разрушительной с точки зрения как политики, так и экономики. Даже сами китайские руководители ожидают чего-то подобного, поскольку в проведенном Коммунистической партией Китая в начале 90-х годов исследовании прогнозируется возможность серьезных политических волнений . Некоторые китайские эксперты даже пророчили, что Китай может оказаться на одном из исторических кругов внутреннего дробления, что может окончательно остановить его продвижение к величию. Однако вероятность подобного экстремального развития событий уменьшается благодаря двойному воздействию массового национализма и современных средств связи, поскольку и то и другое работает на единое китайское государство.
Существует, наконец, и третий повод для скептицизма относительно возможностей превращения Китая в течение ближайших двух десятилетий в действительно мощную — и, по мнению некоторых американцев, уже представляющую опасность — мировую державу. Даже если Китай избежит серьезных политических кризисов и даже если ему каким-то образом удастся удержать невероятно высокие темпы экономического роста в течение четверти века, — а оба эти условия уже являются трудновыполнимыми — страна, тем не менее, все равно останется очень бедной по сравнению с другими государствами. Даже при увеличении в 3 раза внутреннего валового продукта население Китая останется в последних рядах государств мира по доходам на душу населения, не говоря уже о действительной бедности значительной части китайского народа . Сравнительный уровень доступа к телефонам, автомашинам и компьютерам на душу населения, не считая потребительские товары, будет очень низок.
Подытожим сказанное: весьма маловероятно, что к 2020 году даже при наиболее благоприятном стечении обстоятельств Китай станет по ключевым показателям действительно мировой державой. Но и при таком раскладе страна делает значительные шаги, позволяющие стать доминирующей региональной державой в Восточной Азии. Китай уже является наиболее влиятельным в геополитическом плане государством на материке. Его военная и экономическая мощь не идет ни в какое сравнение с возможностями ближайших соседей, за исключением Индии. Поэтому вполне естественно, что Китай будет все больше упрочивать свои позиции в регионе, сообразуясь с требованиями своей истории, географии и экономики.
Китайские учащиеся знают из истории своей страны, что еще в 1840 году Китайская империя простиралась по территории Юго-Восточной Азии, по Малаккскому проливу, включала Бирму, районы сегодняшней Бангладеш, а также Непал, районы сегодняшнего Казахстана, всю Монголию и регион, который в настоящее время называется российским Дальним Востоком, к северу от того места, где река Амур впадает в океан (см. карту III). Эти районы либо находились в какой-то форме под китайским контролем, либо платили Китаю дань. В 1885-1895 годах франко-британская колониальная экспансия ослабила китайское влияние в Юго-Восточной Азии, в то время как договоры, навязанные Россией в 1858 и 1864 годах, привели к территориальным потерям на Северо-Востоке и Северо-Западе. В 1895 году, после китайско-японской войны, Китай потерял и Тайвань.
Почти наверняка история и география заставят китайцев со временем проявлять все большую настойчивость — даже эмоционально окрашенную — в отношении необходимости воссоединения Тайваня с материковой частью Китая. Разумно было бы также предположить, что Китай по мере роста своего могущества сделает это главной задачей первого десятилетия следующего века, после экономического поглощения и политического “переваривания” Гонконга. Возможно, мирное объединение — скажем, по формуле “одна нация, несколько систем” (вариант лозунга, выдвинутого Дэн Сяопином в 1984 г.: “одна страна, две системы”) — окажется привлекательным для Тайваня и не вызовет возражений со стороны Америки, но только в том случае, если Китаю удастся сохранить темпы экономического роста и провести важные демократические реформы. В противном случае, даже у доминирующего в регионе Китая не будет военных средств для навязывания своей воли, особенно ввиду противодействия США, и в этом случае проблема по-прежнему будет подпитывать китайский национализм, отравляя американо-китайские отношения.
Географический фактор также является важной составляющей интереса Китая к созданию союза с Пакистаном и обеспечению своего военного присутствия в Бирме. В обоих случаях геостратегической целью является Индия. Тесное военное сотрудничество Китая с Пакистаном осложняет решение стоящих перед Индией проблем безопасности и ограничивает ее возможности стать лидером в Южной Азии и геополитическим соперником Китая. Военное сотрудничество с Бирмой открывает для последнего доступ к военным объектам на нескольких бирманских прибрежных островах в Индийском океане, тем самым предоставляя ему новые стратегические рычаги в Юго-Восточной Азии вообще и в Малаккском проливе в частности. Если бы Китай контролировал Малаккский пролив и геостратегическую “артерию” в Сингапуре, он удерживал бы под своим контролем подходы Японии к ближневосточной нефти и европейским рынкам.
Географический фактор, подкрепленный историей, диктует Китаю и интерес к Корее. Объединенная Корея, некогда государство, платившее Китаю дань, в качестве зоны распространения американского (и косвенным образом также японского) влияния стала бы невыносимым ударом для Пекина. Самое меньшее, на чем настаивал бы Китай, это чтобы объединенная Корея была нейтральным буфером между Китаем и Японией и, кроме того, Китай рассчитывал бы, что имеющая исторические корни враждебность Кореи по отношению к Японии сама по себе втянет Корею в сферу китайского влияния. Пока, однако, разделенная Корея больше устраивает Китай, и, таким образом, Китай, по всей видимости, будет выступать за сохранение северокорейского режима.
Экономические соображения также обязательно повлияют на активное проявление честолюбивых региональных замыслов. В этом отношении быстро усиливающаяся потребность в новых источниках энергии уже заставила Китай предпринимать настойчивые попытки добиться лидирующих позиций в области эксплуатации странами региона месторождений прибрежного шельфа в Южно-Китайском море. По той же причине Китай начинает демонстрировать все больший и больший интерес к вопросам независимости богатых ресурсами стран Средней Азии. В апреле 1996 года Китай, Россия, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан подписали совместное соглашение о границах и безопасности, а во время визита в Казахстан в июле того же года председатель Цзян Цзэминь, как утверждают, гарантировал поддержку Китаем “предпринимаемых Казахстаном усилий по защите своей независимости, суверенитета и территориальной целостности”. Сказанное выше ясно показывает все более активное вмешательство Китая в геополитику в Среднеазиатском регионе.
История и экономика, кроме того, сообща подпитывают интерес имеющего более сильные позиции в регионе Китая к российскому Дальнему Востоку. Впервые с тех пор, как Россию и Китай стала разделять официальная граница, последний является более динамичной и политически более сильной стороной. Проникновение на российский Дальний Восток китайских иммигрантов и торговцев уже приняло значительные масштабы, и Китай проявляет все большую активность, развивая экономическое сотрудничество в Северной Азии, в котором большую роль играют также Япония и Корея. В этом сотрудничестве у России в настоящий момент значительно более слабые позиции, в то время как российский Дальний Восток испытывает все большую зависимость от укрепления связей с китайской Маньчжурией. Те же экономические силы определяют и характер отношений Китая с Монголией, которая больше не является союзницей России и чью официальную независимость Китай нехотя признал.
Китайская сфера регионального влияния, таким образом, находится в стадии становления. Однако сферу влияния не следует смешивать с зоной исключительного политического доминирования, с характером отношений, которые были у Советского Союза с Восточной Европой. В социально-экономическом плане это влияние является более свободным, а в политическом — менее монополистическим. Тем не менее в результате формируется географическое пространство, в котором различные государства при разработке собственной политики с особым уважением относятся к интересам, мнению и предполагаемой реакции доминирующей в этом регионе державы. Короче говоря, китайскую сферу влияния — возможно, точнее было бы ее назвать “сферой уважения” — можно определить как район, где первым задаваемым в столицах находящихся на этой территории стран в случае возникновения любой проблемы является вопрос: “Что думает по этому поводу Пекин?”
На картах XXII и XXIII показаны зоны возможного регионального доминирования Китая в ближайшую четверть века, а также Китая в качестве мировой державы в том случае, если — несмотря на отмеченные выше внутренние и внешние препятствия — он действительно таковой станет. Имеющий преобладающее влияние в регионе Большой Китай, который бы мобилизовал политическую поддержку своей чрезвычайно богатой и экономически сильной диаспоры в Сингапуре, Бангкоке, Куала-Лумпуре, Маниле и Джакарте, не говоря уже о Тайване и Гонконге (некоторые поразительные данные см. ниже в сноске) , и который бы проник как в Центральную Азию, так и на российский Дальний Восток, приблизился бы по своей площади к размерам Китайской империи до начала ее упадка примерно 150 лет назад и даже расширил бы свою геополитическую зону в результате союза с Пакистаном. По мере того как Китай будет набирать мощь и укреплять свой престиж, проживающие в других странах богатые китайцы, по-видимому, все больше будут отождествлять свои интересы с устремлениями Китая и, таким образом, станут мощным авангардом китайского имперского наступления. Государства Юго-Восточной Азии могут найти разумным учет политических настроений и экономических интересов Китая, и они все чаще принимают их во внимание . Точно так же и молодые государства Средней Азии все больше рассматривают Китай как страну, кровно заинтересованную в их независимости и в том, чтобы они играли роль буфера в отношениях между Китаем и Россией.

Потенциальные очертания сферы влияния Китая и места противоречий.
Карта XXII.
Сфера влияния Китая как мировой державы, вероятнее всего, будет в значительной мере вытянута на юг, причем и Индонезия, и Филиппины вынуждены будут смириться с тем, что китайский флот господствует в Южно-Китайском море. Такой Китай может испытать большое искушение решить вопрос с Тайванем силой, игнорируя позицию США. На Западе в поддержку выравнивающего расстановку сил Китая может выступить Узбекистан, государство Средней Азии, которое проявляет наибольшую решимость противостоять посягательствам России на свои бывшие владения; такую же позицию может занять Туркменистан; Китай также может почувствовать себя увереннее и в этнически расколотом и, следовательно, в области национальных отношений более уязвимом Казахстане. Став настоящим политическим и экономическим гигантом, Китай сможет также оказывать более откровенное политическое влияние на российский Дальний Восток, в то же время поддерживая объединение Кореи под своим покровительством (см. карту XXII).
Однако такое разрастание Китая может встретить и сильную внешнюю оппозицию. На предыдущей карте ясно видно, что на западе как у России, так и у Индии были бы серьезные геополитические причины для заключения союза, с тем чтобы заставить Китай отказаться от его притязаний. Интерес к сотрудничеству между ними, по-видимому, будет вызван главным образом районами Средней Азии и Пакистана, где Китай больше всего угрожал бы им. На юге наибольшее противодействие исходило бы от Вьетнама и Индонезии (возможно, при поддержке Австралии). На востоке Америка, возможно, при поддержке Японии будет проявлять отрицательную реакцию на любые попытки Китая добиться превосходства в Корее и силой присоединить к себе Тайвань, действия, которые ослабили бы американское политическое присутствие на Дальнем Востоке, ограничив его потенциально нестабильным и единственным форпостом в Японии.
В конечном счете вероятность полной реализации любого из перечисленных выше сценариев, отраженных на картах, зависит не только от хода развития самого Китая, но в значительной степени и от действий США и их присутствия. Оставшаяся не у дел Америка сделала бы наиболее вероятным развитие событий в соответствии со вторым сценарием, однако даже полная реализация первого сценария потребовала бы от США приспособления и самоограничения. Китайцам это известно, и таким образом китайская политика должна быть главным образом направлена на оказание влияния на действия Соединенных Штатов и особенно на крайне важные связи между США и Японией, при этом во взаимоотношениях Китая с другими государствами тактика должна меняться с учетом этого стратегического интереса.
Главная причина нелюбви Китая к Америке в меньшей степени связана с поведением США, скорее она вызвана тем, что Америка представляет собой в настоящее время и где она находится. Китай считает современную Америку мировым гегемоном, одно только присутствие которого в регионе, основанное на его авторитете в Японии, сдерживает процесс расширения китайского влияния. По словам китайского исследователя, сотрудника отдела исследований Министерства иностранных дел Китая, “стратегической целью США является стремление к господству во всем мире, и они не могут смириться с появлением любой другой крупной державы на Европейском или Азиатском континенте, которое будет представлять собой угрозу их лидирующему положению” . Следовательно, просто из-за того, что США являются тем, что они есть, и находятся на том уровне развития, на котором находятся, они непреднамеренно становятся противником Китая, вместо того чтобы быть их естественным союзником.
Поэтому задача китайской политики — в соответствии с древней стратегической мудростью Сунь Цзы (Sun Tsu) — использовать американскую мощь для того, чтобы мирным путем “нанести поражение” ее гегемонии в регионе, однако не пробуждая при этом скрытых японских региональных устремлений. В конечном счете геостратегия Китая должна одновременно преследовать две цели, в несколько завуалированном виде определенные в августе 1994 года Дэн Сяопином: “Первое — противостоять гегемонизму и политике силы и защищать мир; второе — создать новый международный политический и экономический порядок”. Первая задача, очевидно, направлена против интересов США и имеет своей целью уменьшить американское превосходство, тщательно избегая при этом военного столкновения, которое положило бы конец продвижению Китая вперед к экономическому могуществу; вторая задача — пересмотреть расстановку сил в мире, используя недовольство некоторых наиболее развитых государств нынешней неофициальной иерархией, в которой наверху располагаются США, при поддержке Европы (или Германии) на крайнем западе Евразии и Японии на крайнем востоке.
Вторая цель Китая предполагает воздержание Пекина от каких-либо серьезных конфликтов с ближайшими соседями, даже продолжая вести поиск путей достижения регионального превосходства. Особенно своевременно налаживание китайско-российских отношений, в частности, потому, что Россия в настоящее время слабее Китая. В связи с этим в апреле 1997 года обе страны осудили “гегемонизм” и назвали расширение НАТО “непозволительным”. Однако едва ли Китай будет всерьез рассматривать вопрос о долгосрочном и всеобъемлющем российско-китайском альянсе против США. Это бы углубило и расширило американо-японский союз, который Китаю хотелось бы постепенно расстроить, кроме того, это оторвало бы Китай от жизненно важных для него источников получения современной технологии и капитала.
Как и в российско-китайских отношениях, Китаю удобно избегать каких-либо прямых столкновений с Индией, даже продолжая сохранять тесное военное сотрудничество с Пакистаном и Бирмой. Политика открытого антагонизма сыграла бы плохую службу, осложнив тактические выгоды сближения с Россией и в то же время толкая Индию на расширение сотрудничества с Америкой. Поскольку Индия также разделяет глубоко лежащие и в определенной степени антизападные настроения, направленные против существования мировой “гегемонии”, снижение напряженности в китайско-индийских отношениях также гармонично вписывается в более широкий геостратегический спектр.
Те же соображения в целом применимы и к нынешним отношениям Китая со странами Юго-Восточной Азии. Даже заявляя в одностороннем порядке о своих притязаниях на Южно-Китайское море, китайцы в то же время поддерживают отношения с руководителями стран Юго-Восточной Азии (за исключением исторически враждебно относящегося к Китаю Вьетнама), используют самые откровенно выраженные антизападные настроения (в частности, по вопросу о западных ценностях и правах человека), которые в последние годы демонстрировали руководители Малайзии и Сингапура. Они с особой радостью приветствовали порой откровенно резкие антиамериканские выпады премьер-министра Малайзии Датука Махатхира, который в мае 1996 года на форуме в Токио даже публично поставил под сомнение необходимость американо-японского договора о безопасности, поинтересовавшись, от какого врага альянс предполагает защищаться, и заявив, что Малайзия не нуждается в союзниках. Китайцы явно рассчитывают, что их влияние в данном регионе автоматически усилится в результате ослабления позиций США.
Аналогичным образом настойчивое давление, похоже, является основным мотивом нынешней политики Китая в отношении Тайваня. Занимая бескомпромиссную позицию по вопросу о международном статусе Тайваня, — в такой степени, что он даже готов преднамеренно нагнетать международную напряженность, чтобы убедить всех в серьезном отношении Китая к данному вопросу (как в марте 1996 г.), — китайские руководители, по-видимому, осознают, что в настоящее время им по-прежнему не по силам добиться устраивающего их решения. Они понимают, что необдуманный расчет на силу лишь ускорит самоубийственное столкновение с Америкой, одновременно укрепляя роль США как гаранта мира в регионе. Более того, сами китайцы признают, что от успешности сделанного первого шага — присоединения Гонконга к Китаю — будет в значительной степени зависеть, станет ли реальным создание Большого Китая.
Сближение, которое имеет место в отношениях Китая с Южной Кореей, также является частью политики консолидации по флангам, с тем чтобы иметь возможность сосредоточить основные силы на главном направлении. Принимая во внимание китайскую историю и настроения масс, само по себе китайско-корейское сближение способствует ослаблению роли, которую Япония может сыграть в регионе, и готовит почву для восстановления более традиционных отношений между Китаем и (либо объединившейся, либо все еще расколотой) Кореей.
Наиболее важно то, что мирное укрепление позиций Китая в регионе облегчит ему достижение главной цели, которую древний китайский стратег Сунь Цзы (Sun Tsu) сформулировал бы следующим образом: размыть американскую власть в регионе до такой степени, чтобы ослабленная Америка почувствовала необходимость сделать пользующийся региональным влиянием Китай своим союзником, а со временем иметь Китай, ставший влиятельной мировой державой, своим партнером. К этой цели нужно стремиться и ее нужно добиваться таким образом, чтобы не подстегнуть ни расширения оборонительных масштабов американо-японского альянса, ни замены американского влияния в регионе японским.
Дабы ускорить достижение главной цели, Китай старается помешать упрочению и расширению американо-японского сотрудничества в области обороны. Китай был особо обеспокоен предполагаемым расширением масштабов американо-японского сотрудничества в начале 1996 года от более узких рамок — “Дальний Восток” до более широких — “Азиатско-Тихоокеанский регион”, видя в этом не только непосредственную угрозу своим интересам, но и отправную точку для создания азиатской системы безопасности под патронажем США, направленной на сдерживание Китая (в которой Япония играет ведущую роль , очень похожую на ту, которую играла Германия в НАТО в годы холодной войны). Соглашение было в целом расценено в Пекине как способ, облегчающий в дальнейшем превращение Японии в крупную военную державу, возможно даже способную сделать ставку на силу для самостоятельного преодоления остающихся нерешенными экономических и морских разногласий. Таким образом, Китай, по-видимому, будет энергично подогревать все еще сильные в Азии опасения сколь-либо важной военной роли Японии в регионе, с тем чтобы сдержать США и запугать Японию.
Однако в более отдаленном будущем, по китайским стратегическим расчетам, американская гегемония не сможет удержаться. Хотя некоторые китайцы, особенно военные, склонны рассматривать Америку как непримиримого врага, в Пекине надеются, что Америка окажется в большей изоляции в регионе из-за того, что, чрезмерно полагаясь на Японию, она будет все больше зависеть от нее при одновременном усилении американо-японских противоречий и боязни американцами японского милитаризма. Это даст Китаю возможность натравить США и Японию друг на друга, как он уже это делал раньше, столкнув США и СССР. По мнению Пекина, наступит время, когда Америка поймет, что для того, чтобы сохранить свое влияние в Азиатско-Тихоокеанском регионе, ей ничего больше не остается, как обратиться к своему естественному партнеру в материковой Азии.
Япония: не региональная, а мировая держава.
Таким образом, для геополитического будущего Китая имеет решающее значение то, как развиваются американо-японские отношения. После окончания гражданской войны в Китае в 1949 году американская политика на Дальнем Востоке опиралась на Японию. Сначала Япония была лишь местом пребывания американских оккупационных войск, но со временем стала основой американского военно-политического присутствия в Азиатско-Тихоокеанском регионе и важным глобальным союзником Америки, хотя одновременно и надежным протекторатом. Возникновение Китая, однако, ставит вопрос: могут ли — и с какой целью — выжить тесные американо-японские отношения в изменяющемся региональном контексте? Роль Японии в антикитайском союзе была бы ясна; но какой должна быть роль Японии, если с окрепшим Китаем следует каким-то образом найти взаимопонимание, даже если бы это и ослабило американское первенство в регионе?
Как и Китай, Япония является государством-нацией с глубоко врожденным сознанием своего уникального характера и особого статуса. Ее островная история, даже ее имперская мифология предрасполагают очень трудолюбивых и дисциплинированных японцев к тому, что они считают, будто им ниспослан свыше особенный и исключительный образ жизни, который Япония защищала сперва блестящей изоляцией, а затем, когда мир вступил в XIX век, последовав примеру европейских империй в стремлении создать свою собственную на Азиатском материке. После этого катастрофа во второй мировой войне сосредоточила внимание японцев на одномерной задаче экономического возрождения, но также оставила их в неуверенности относительно более широкой миссии их страны.
Нынешняя американская боязнь господства Китая напоминает относительно недавнюю американскую паранойю в отношении Японии. Японофобия превратилась теперь в синофобию. Всего лишь десятилетие назад предсказания неизбежного и надвигающегося появления Японии как мировой сверхдержавы — готовой не только свергнуть с трона Америку (даже выкупить ее долю!), но и навязать своего рода “японский мир” (Pax Nipponica) — были настоящей разменной монетой среди американских комментаторов и политиков. Да и не только среди американских. Сами японцы стали вскоре страстными подражателями, причем в Японии появилась серия бестселлеров, выдвигавших на обсуждение тезис о том, что предназначение Японии в том, чтобы одержать победу в соперничестве с Соединенными Штатами в области высоких технологий, и что Япония скоро станет центром мировой “информационной империи”, в то время как Америка якобы будет скатываться вниз из-за исторической усталости и социального сибаритства.
Этот поверхностный анализ помешал увидеть, до какой степени Япония была и остается уязвимой страной. Она уязвима перед малейшими нарушениями в четком мировом потоке ресурсов и торговли, не говоря уж о мировой стабильности в более общем смысле, и ее постоянно донимают внутренние слабости — демографические, социальные и политические. Япония одновременно богатая, динамичная и экономически мощная, но также и регионально изолированная и политически ограниченная из-за своей зависимости в области безопасности от могущественного союзника, который, как оказалось, является главным хранителем мировой стабильности (от которой так зависит Япония), а также главным экономическим соперником Японии.
Вряд ли нынешнее положение Японии — с одной стороны, как всемирно уважаемого центра власти, а с другой — как геополитической пролонгации американской мощи — останется приемлемым для новых поколений японцев, которых больше не травмирует опыт второй мировой войны и которые больше не стыдятся ее. Как по причинам историческим, так и по причинам самоуважения Япония — страна, которая не полностью удовлетворена глобальным статус-кво, хотя и в более приглушенной степени, чем Китай. Она чувствует, с некоторым оправданием, что имеет право на официальное признание как мировая держава, но также осознает, что регионально полезная (и для ее азиатских соседей обнадеживающая) зависимость от Америки в области безопасности сдерживает это признание.
Более того, растущая мощь Китая на Азиатском континенте наряду с перспективой, что его влияние может вскоре распространиться на морские районы, имеющие экономическое значение для Японии, усиливает чувство неопределенности японцев в отношении геополитического будущего их страны. С одной стороны, в Японии существует сильное культурное и эмоциональное отождествление с Китаем, а также скрытое чувство азиатской общности. Некоторые японцы, возможно, чувствуют, что появление более сильного Китая создает эффект повышения значимости Японии для Соединенных Штатов, поскольку региональная первостепенность Америки снижается. С другой стороны, для многих японцев Китай — традиционный соперник, бывший враг и потенциальная угроза стабильности в регионе. Это делает связь с Америкой в области безопасности важной как никогда, даже если это усилит негодование некоторых наиболее националистически настроенных японцев в отношении раздражающих ограничений политической и военной независимости Японии.
Существует поверхностное сходство между японским положением на евразийском Дальнем Востоке и германским на евразийском Дальнем Западе. Обе страны являются основными региональными союзницами Соединенных Штатов. Действительно, американское могущество в Европе и Азии является прямым следствием тесных союзов с этими двумя странами. Обе имеют значительные вооруженные силы, но ни одна из них не является независимой в этом отношении: Германия скована своей интеграцией в НАТО, в то время как Японию сдерживают ее собственные (хотя составленные Америкой) конституционные ограничения и американо-японский договор о безопасности. Обе являются центрами торговой и финансовой власти, доминирующими в регионе, а также выдающимися странами в мировом масштабе. Обе можно классифицировать как квазиглобальные державы, и обеих раздражает то, что их формально не признают, отказывая в предоставлении постоянного места в Совете Безопасности ООН.
Но различия в геополитических условиях этих стран чреваты потенциально важными последствиями. Нынешние отношения Германии с НАТО ставят страну на один уровень с ее главными европейскими союзниками, и по Североатлантическому договору Германия имеет официальные взаимные военные обязательства с Соединенными Штатами. Американо-японский договор о безопасности оговаривает американские обязательства по защите Японии, но не предусматривает (даже формально) использование японских вооруженных сил для защиты Америки. В действительности договор узаконивает протекционистские отношения.
Более того, из-за проактивного членства Германии в Европейском Союзе и НАТО те соседи, которые в прошлом стали жертвами ее агрессии, больше не считают ее для себя угрозой, а, наоборот, рассматривают как желанного экономического и политического партнера. Некоторые даже приветствуют возможность возникновения возглавляемой Германией Срединной Европы (Mitteleuropa), причем Германия рассматривается как неопасная региональная держава. Совсем не так обстоит дело с азиатскими соседями Японии, которые испытывают давнюю враждебность к ней еще со второй мировой войны. Фактором, способствующим обиде соседей, является возрождение иены, которое не только вызывает горькие жалобы, но и мешает примирению с Малайзией, Индонезией, Филиппинами и даже Китаем, у которых 30% долгосрочного долга Японии исчисляется в иенах.
У Японии также нет в Азии такого партнера, как Франция у Германии, то есть подлинного и более или менее равного в регионе. Правда, существует сильное культурное притяжение к Китаю, смешанное, пожалуй, с чувством вины, но это притяжение политически двусмысленно в том, что ни одна сторона не доверяет другой и ни одна не готова принять региональное лидерство другой. У Японии нет эквивалента германской Польши, то есть более слабого, но геополитически важного соседа, примирение и даже сотрудничество с которым становятся реальностью. Возможно, Корея, особенно после будущего объединения, могла бы стать таким эквивалентом, но японо-корейские отношения только формально хорошие, так как корейские воспоминания о прошлом господстве и японское чувство культурного превосходства препятствуют подлинному примирению . Наконец, отношения Японии с Россией стали гораздо прохладнее, чем отношения Германии с Россией. Россия все еще удерживает силой южные Курильские острова, которые захватила накануне окончания второй мировой войны, замораживая тем самым российско-японские отношения. Короче говоря, Япония политически изолирована в своем регионе, в то время как Германия — нет.
Кроме того, Германия разделяет со своими соседями как общие демократические принципы, так и более широкое христианское наследие Европы. Она также стремится идентифицировать и даже возвысить себя в рамках административной единицы и общего дела, значительно большего, чем она сама, а именно Европы. В противоположность этому не существует сопоставимой “Азии”. Действительно, островное прошлое Японии и даже ее нынешняя демократическая система имеют тенденцию отделять ее от остального региона, несмотря на возникновение демократий в некоторых азиатских странах в последние годы. Многие азиаты рассматривают Японию не только как национально эгоистичную, но и как чрезмерно подражающую Западу и не склонную присоединяться к ним в оспаривании мнения Запада относительно прав человека и важности индивидуализма. Таким образом, Япония воспринимается многими азиатами не как подлинно азиатская страна, даже несмотря на то, что Запад иногда интересуется, до какой степени Япония действительно стала западной.
В действительности, хотя Япония и находится в Азии, она не в достаточной степени азиатская страна. Такое положение значительно ограничивает ее геостратегическую свободу действий. Подлинно региональный выбор, выбор доминирующей в регионе Японии, которая затмевает Китай, — даже если базируется больше не на японском господстве, а скорее на возглавляемом Японией плодотворном региональном сотрудничестве — не кажется жизнеспособным по веским историческим, политическим и культурным причинам. Более того, Япония остается зависимой от американского военного покровительства и международных спонсоров. Отмена или даже постепенное выхолащивание американо-японского Договора о безопасности сделали бы Японию постоянно уязвимой перед крахом, который могли бы вызвать любые серьезные проявления региональных или глобальных беспорядков. Единственная альтернатива тогда: либо согласиться с региональным господством Китая, либо осуществить широкую — и не только дорогостоящую, но и очень опасную — программу военного перевооружения.
Понятно, что многие японцы находят нынешнее положение их страны — одновременно квазиглобальной державы и протектората в части безопасности — аномальным. Но важные и жизнеспособные альтернативы существующему устройству не являются очевидными. Если можно сказать, что национальная цель Китая, невзирая на неизбежное разнообразие мнений среди китайских стратегов по конкретным вопросам, достаточно ясна и региональное направление геостратегических амбиций Китая относительно предсказуемо, то геостратегическая концепция Японии кажется относительно туманной, а настроение японской общественности — гораздо более неопределенным.
Большинство японцев понимают, что стратегически важное и внезапное изменение курса может быть опасным. Может ли Япония стать региональной державой там, где она все еще является объектом неприязни и где Китай возникает как регионально доминирующая держава? Должна ли Япония просто молча согласиться с такой ролью Китая? Может ли Япония стать подлинно обширной глобальной державой (во всех проявлениях), не рискуя американской поддержкой и не вызывая еще большую враждебность в регионе? И останется ли Америка в Азии в любом случае, и если да, то как ее реакция на растущее влияние Китая скажется на приоритете, который до сих пор отдавался американо-японским связям? В течение большого периода холодной войны эти вопросы никогда не поднимались. Сегодня они стали стратегически важными и вызывают все более оживленные споры в Японии.
С 50-х годов японскую внешнюю политику направляли четыре основных принципа, провозглашенные послевоенным премьер-министром Сигеру Ёсидой. Доктрина Ёсиды провозглашает: 1) основной целью Японии должно быть экономическое развитие; 2) Япония должна быть легко вооружена и избегать участия в международных конфликтах; 3) Япония должна следовать за политическим руководством Соединенных Штатов и принимать военную защиту от Соединенных Штатов; 4) японская дипломатия должна быть неидеологизированной и уделять первоочередное внимание международному сотрудничеству. Однако, поскольку многие японцы чувствовали беспокойство из-за степени участия Японии в холодной войне, одновременно культивировался вымысел о полунейтралитете. Действительно, в 1981 году министр иностранных дел Масаеси Ито был вынужден уйти в отставку из-за того, что использовал термин “союз” (“домей”) для характеристики американо-японских отношений.
Все это теперь в прошлом. Япония была в стадии восстановления, Китай самоизолировался, и Евразия разделилась на противоположные лагеря. Сейчас наоборот: японская политическая элита чувствует, что богатая Япония, экономически связанная с миром, больше не может ставить самообогащение центральной национальной задачей, не вызвав международного недовольства. Далее, экономически могущественная Япония, особенно та, которая конкурирует с Америкой, не может быть просто продолжением американской внешней политики, одновременно избегая любой международной политической ответственности. Более влиятельная в политическом отношении Япония, особенно та, которая добивается мирового признания (например, постоянного места в Совете Безопасности ООН), не может не занимать определенной позиции по наиболее важным вопросам безопасности или геополитическим вопросам, затрагивающим мир во всем мире.
В результате последние годы были отмечены многочисленными специальными исследованиями и докладами, подготовленными различными японскими общественными и частными организациями, а также избытком часто противоречивых книг известных политиков и профессоров, намечающих в общих чертах новые задачи для Японии в эпоху после холодной войны . Во многих из них строились догадки относительно продолжительности и желательности американо-японского союза в области безопасности и отстаивалась более активная японская дипломатия, особенно в отношении Китая, или более энергичная роль японских военных в регионе. Если бы пришлось оценивать состояние американо-японских связей на основании общественного диалога, то был бы справедливым вывод о том, что к середине 1990-х годов отношения между двумя странами вступили в критическую стадию.
Однако на уровне народной политики серьезно обсуждаемые рекомендации были в целом относительно сдержанными, взвешенными и умеренными. Радикальные альтернативы — альтернатива открытого пацифизма (имеющая антиамериканский оттенок) или одностороннего и крупного перевооружения (требующая пересмотра конституции и которой добиваются, вероятно не считаясь с неблагоприятной американской и региональной реакцией) — нашли мало сторонников. Притягательность пацифизма для общественности, во всяком случае, пошла на убыль в последние годы, и одностороннее ядерное разоружение и милитаризм также не смогли получить значительной поддержки общественности, несмотря на наличие некоторого числа пламенных защитников. Общественность в целом и, конечно, влиятельные деловые круги нутром чувствуют, что ни одна из альтернатив не дает реального политического выбора и фактически может только подвергнуть риску благосостояние Японии.
Политические дебаты общественности первоначально повлекли за собой разногласия в отношении акцента, касающегося международного положения Японии, а также некоторых второстепенных моментов в изменении геополитических приоритетов. В широком смысле можно выделить три основных направления и, возможно, менее значимое четвертое: беззастенчивые приверженцы тезиса “Америка прежде всего”, сторонники глобальной системы меркантилизма, проактивные реалисты и международные утописты. Однако при окончательном анализе все четыре направления разделяют одну, скорее общую, цель и испытывают одно и то же основное беспокойство: использовать особые отношения с Соединенными Штатами, чтобы добиться мирового признания для Японии, избегая в то же время враждебности Азии и не рискуя преждевременно американским “зонтиком” безопасности.
Первое направление берет своим исходным пунктом предположение, что сохранение существующих (и, по общему признанию, асимметричных) американо-японских отношений должно остаться стержнем японской геостратегии. Его сторонники желают, как и большинство японцев, более широкого международного признания для Японии и большего равенства в союзе, но их основной догмат, как его представил премьер-министр Киити Миядэава в январе 1993 года, состоит в том, что “перспектива мира, вступающего в XXI век, в значительной степени будет зависеть от того, смогут или нет Япония и Соединенные Штаты... обеспечить скоординированное руководство на основе единой концепции”. Эта точка зрения господствует среди международной политической элиты и внешнеполитических ведомств, удерживавших власть в течение последних двух десятилетий или около того. В ключевых геостратегических вопросах о региональной роли Китая и американском присутствии в Корее это руководство поддерживается Соединенными Штатами; оно также видит свою роль в том, чтобы сдерживать американскую склонность к позиции противоборства с Китаем. В действительности даже эта группа все больше склоняется к тому, чтобы уделять особое внимание необходимости более тесных японо-китайских отношений, ставя их по важности лишь немного ниже связей с Америкой.
Второе направление не отвергает геостратегическое отождествление японской политики с американской, но считает, что японские интересы сохранятся наилучшим образом в случае искреннего признания и принятия того факта, что Япония — это в первую очередь экономическая держава. Данная перспектива наиболее часто ассоциируется с традиционно влиятельной бюрократией Министерства внешней торговли и промышленности и с ведущими торговыми и экспортными кругами страны. С этой точки зрения относительная демилитаризация Японии — это капитал, который стоит сохранить. Поскольку Америка гарантирует безопасность страны, Япония свободна в проведении политики глобальных экономических обязательств, которая понемногу усиливает свои позиции в мире.
В идеальном мире второе направление тяготело бы к политике нейтралитета, по крайней мере де-факто, причем Америка создавала бы противовес региональной мощи Китая, защищая тем самым Тайвань и Южную Корею, позволяя тем самым Японии развивать более тесные экономические отношения с материком и Юго-Восточной Азией. Однако, учитывая существующие политические реальности, сторонники глобальной системы меркантилизма принимают американо-японский союз как необходимую структуру, включая относительно скромные бюджетные расходы на японские вооруженные силы (которые все еще ненамного превышают 1% от ВВП страны), но они не стремятся наполнить этот союз сколь-либо значительной региональной сущностью.
Третья группа — проактивные реалисты — представляет собой новую категорию политиков и геополитических мыслителей. Они считают, что, будучи богатой и развитой демократией, Япония имеет как возможности, так и обязательства, чтобы произвести действительные изменения в мире после окончания холодной войны. Осуществляя это, она может также добиться мирового признания, на которое имеет право как экономически могущественная держава, исторически находящаяся в рядах немногих подлинно великих наций мира. У истоков этой более сильной японской позиции в 80-е годы стоял премьер-министр Ясухиро Накасонэ, но, возможно, более известное толкование этой перспективы содержалось в противоречивом докладе Комиссии Одзавы, опубликованном в 1994 году и названном с намеком “Программа для Новой Японии: переосмысление нации”.
Названный по имени председателя комиссии Итиро Одзавы, быстро идущего в гору центристского политического лидера, доклад отстаивал как демократизацию иерархической политической культуры страны, так и переосмысление международного положения Японии. Убеждая Японию стать “нормальной страной”, доклад рекомендовал сохранение американо-японских связей в области безопасности, но также советовал Японии отказаться от своей международной пассивности, принимать активное участие в глобальной политике, особенно исполняя главную роль в международных миротворческих операциях. С этой целью доклад рекомендовал снять конституционные ограничения на отправку японских военнослужащих за границу.
Акцент на необходимость стать “нормальной страной” подразумевал также более значительное геополитическое освобождение от американского “щита безопасности”. Сторонники этой точки зрения утверждают, что по вопросам глобальной важности Япония без колебаний должна говорить от имени Азии, вместо того чтобы автоматически следовать примеру Америки. Однако показательно, что они высказались неопределенно в таких важных вопросах, как растущая региональная роль Китая или будущее Кореи, ненамного отличаясь от своих более приверженных традициям коллег. Таким образом, в том, что касается региональной безопасности, они разделяют все еще сильную тенденцию в политических взглядах Японии оставить оба вопроса в компетенции Америки, в то время как роль Японии просто состоит в сдерживании любого чрезмерного рвения Америки.
Ко второй половине 90-х годов эта проактивная реалистическая ориентация начала преобладать в общественном мышлении и влиять на формулирование японской внешней политики. В первой половине 1996 года японское правительство заговорило о японской “независимой дипломатии” (“дзюсю гайко”), несмотря на то что всегда осторожное Министерство иностранных дел страны предпочитало переводить это выражение более туманным (и для Америки, вероятно, менее резким) термином “проактивная дипломатия”.
Четвертое направление — направление международных утопистов — менее влиятельно, чем любое из предыдущих, но оно иногда используется для добавления идеалистической риторики в японскую точку зрения. Она публично ассоциируется с такими видными деятелями, как Акио Морита из “Сони”, который, в частности, считает преувеличенно важной для Японии демонстративную приверженность нравственно приоритетным глобальным целям. Часто прибегая к понятию “новый глобальный порядок”, утописты называют Японию — именно потому, что она не связана геополитическими обязательствами, — глобальным лидером в разработке и продвижении подлинно гуманной программы для мирового сообщества.
Все четыре направления сходятся в главном: более многостороннее азиатско-тихоокеанское сотрудничество отвечает интересам Японии. Такое сотрудничество со временем может иметь три положительных последствия: оно может помочь воздействовать на Китай (а также осторожно сдерживать его); может помочь Америке остаться в Азии, даже несмотря на постепенное ослабление ее господства; может помочь смягчить антияпонские настроения и тем самым увеличить влияние Японии. Хотя оно вряд ли создаст японскую сферу регионального влияния, но сможет, вероятно, принести Японии некоторую долю регионального уважения, особенно в приморских странах, которые, возможно, испытывают беспокойство по поводу растущей мощи Китая.
Все четыре точки зрения также совпадают в том, что осторожное воспитание Китая намного предпочтительнее, чем любая возглавляемая Америкой попытка его прямого сдерживания. Фактически понятие возглавляемой Америкой стратегии сдерживания Китая или даже идея неофициальной уравновешенной коалиции, ограниченной островными государствами (Тайванем, Филиппинами, Брунеем и Индонезией) и поддерживаемой Японией и Америкой, не имеют особой привлекательности для внешнеполитического истеблишмента Японии. В представлении Японии любая попытка такого рода не только потребовала бы неограниченного и значительного американского военного присутствия как в Японии, так и в Корее, но, создав взрывоопасный геополитический перехлест китайских и американо-японских региональных интересов (см. карту XXIII), вероятно, стала бы оправдавшимся пророчеством столкновения с Китаем . Результатом стали бы сдерживание эволюционной эмансипации Японии и угроза экономическому процветанию Дальнего Востока.

Перехлест интересов между Великим Китаем и американо-японской антикитайской коалицией.
Карта XXIII.
К тому же немногие выступают за противоположное — великое примирение между Японией и Китаем. Региональные последствия такого классического изменения союзов были бы слишком тревожными: уход Америки из региона, а также немедленное подчинение Тайваня и Кореи Китаю, оставление Японии на милость Китая. Эта перспектива непривлекательна ни для кого, за исключением, пожалуй, немногих экстремистов. Поскольку Россия геополитически нейтрализована и исторически презираема, нет альтернативы единодушному мнению о том, что связь с Америкой остается единственной надеждой для Японии. Без этого Япония не сможет ни обеспечить себе постоянное снабжение нефтью, ни защититься от китайской (и, возможно, вскоре также и корейской) атомной бомбы. Единственный вопрос реальной политики: как наилучшим образом манипулировать американскими связями, с тем чтобы соблюсти японские интересы?
Соответственно японцы следуют желанию американцев укрепить американо-японское военное сотрудничество, включая, по-видимому, все более расширяющиеся границы: от более узкой “дальневосточной” до более широкой “азиатско-тихоокеанской формулы”. В соответствии с этим в начале 1996 года при рассмотрении так называемых японо-американских принципов обороны японское правительство также расширило ссылку на возможное использование японских сил обороны, изменив фразу “чрезвычайная ситуация на Дальнем Востоке” на “чрезвычайная ситуация в соседних с Японией регионах”. Японской готовностью помочь Америке в данном вопросе также движут известные сомнения относительно давнего американского могущественного присутствия в Азии и беспокойство по поводу того, что взлет Китая и видимая тревога Америки в связи с этим могли бы в какой-то момент в будущем все же навязать Японии неприемлемый выбор: остаться с Америкой против Китая или без Америки и в союзе с Китаем.
Для Японии эта фундаментальная дилемма также содержит исторический императив: поскольку превращение в доминирующую региональную державу не является практически осуществимой целью и поскольку без региональной базы приобретение истинно всеобъемлющей глобальной силы нереально, следует, что Япония может, по крайней мере, приобрести статус глобального лидера посредством активного участия в миротворческих операциях на земном шаре и экономического развития. Воспользовавшись преимуществом американо-японского военного союза, чтобы обеспечить стабильность на Дальнем Востоке, но не позволяя втянуть себя в антикитайскую коалицию, Япония может без риска добиться для себя особой и влиятельной роли в мире как держава, которая способствует возникновению подлинно интернационального и более эффективно организованного сотрудничества. Япония могла бы, таким образом, стать более могущественным и влиятельным эквивалентом Канады в мире: государством, которое уважают за конструктивное использование своего богатства и могущества, но таким, которого не боятся и которое не вызывает раздражения.
Геостратегическая адаптация Америки.
Задача американской политики должна была бы состоять в том, чтобы быть уверенными, что Япония следует такому выбору и что степень подъема Китая до получения превосходства в регионе не мешает стабильному трехстороннему балансу сил Восточной Азии. Усилие управлять как Японией, так и Китаем и поддерживать стабильное трехстороннее взаимодействие, которое включает и Америку, потребует от нее серьезного напряжения дипломатического умения и политического воображения. Отказ от прошлой зацикленности на угрозе, исходящей якобы от экономического подъема Японии, и преодоление страха перед китайскими политическими мускулами помогли бы вдохнуть холодный реализм в политику, которая должна базироваться на тщательном стратегическом расчете: как направить энергию Японии в международное русло и как управлять мощью Китая в интересах региона.
Только в такой манере Америка будет в состоянии выковать на востоке материковой части Евразии эквивалент, родственный в геополитическом плане роли Европы на западной периферии Евразии, то есть структуру региональной мощи, основанной на общих интересах. Однако, в отличие от европейского случая, демократический плацдарм на востоке материка скоро не появится. Вместо этого переориентированный союз с Японией должен служить на Дальнем Востоке основой для достижения Америкой урегулирования с преобладающим в регионе Китаем.
Из анализа, содержащегося в двух предыдущих разделах этой главы, для Америки вытекают несколько следующих важных геостратегических выводов.
Распространенная житейская мудрость, что Китай — это следующая мировая держава, рождает паранойю по поводу Китая и способствует развитию в Китае мании величия. Страхи перед агрессивным и антагонистическим Китаем, которому суждено вскоре стать еще одной мировой державой, в лучшем случае преждевременны, а в худшем — могут стать самоосуществляющимся предсказанием. Следовательно, организация коалиции, направленной на противодействие подъему Китая до уровня мировой державы, привела бы к обратным результатам. Это гарантировало бы только, что регионально влиятельный Китай стал бы враждебным. В то же время любое подобное усилие привело бы к напряжению американо-японских отношений, поскольку большинство японцев наверняка были бы против подобной коалиции. Соответственно Соединенным Штатам следует воздерживаться от оказания давления на Японию с целью заставить ее возложить на себя больше ответственности в области обеспечения обороны в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Усилия в этом направлении просто помешают возникновению стабильных отношений между Японией и Китаем и одновременно еще больше изолируют Японию в регионе.
Но именно потому, что Китай в действительности вряд ли скоро поднимется до мировой державы — и по этой самой причине было бы неразумно проводить политику регионального сдерживания Китая, — желательно обращаться с Китаем как с глобально важным действующим лицом. Втягивание Китая в более широкое международное сотрудничество и предоставление ему статуса, которого он жаждет, может иметь эффект притупления более острых моментов национальных амбиций Китая. Важным шагом в этом направлении было бы включение Китая в ежегодный саммит ведущих стран мира, так называемую “большую семерку”, особенно потому, что Россию тоже пригласили туда.
Несмотря на видимость, у Китая на деле нет большого стратегического выбора. Длительные экономические успехи Китая остаются в большой зависимости от притока западного капитала и технологий, а также от доступа на иностранные рынки, а это существенно ограничивает его выбор. Союз с нестабильной и обнищавшей Россией не увеличил бы экономических или политических перспектив Китая (а для России это означало бы подчинение Китаю). Таким образом, этот геостратегический выбор на практике не осуществим, даже если в тактическом плане как Китаю, так и России соблазнительно поиграть с этой идеей. Более непосредственное региональное и геополитическое значение для Китая имеет его помощь Ирану и Пакистану, но это также не служит отправным пунктом для серьезного поиска статуса мировой державы. Вариантом в качестве последнего средства могла бы стать “антигегемонистская” коалиция, если бы Китай почувствовал, что его национальные или региональные устремления блокируются Соединенными Штатами (при поддержке со стороны Японии). Но это была бы коалиция бедняков, которые тогда наверняка оставались бы бедными довольно продолжительное время.
Большой Китай возникает как регионально доминирующая держава. Будучи таковым, он может попытаться навязать себя соседям в манере, которая носит дестабилизирующий характер в регионе, или может удовлетвориться оказанием влияния более косвенным образом, следуя прошлой китайской имперской истории. Возникнет ли гегемонистская сфера влияния или более туманная сфера уважения, будет зависеть частично от того, насколько жестоким и авторитарным останется китайский режим, а частично и от того, как ключевые посторонние действующие лица, а именно Америка и Япония, отреагируют на появление Большого Китая. Политика простого умиротворения могла бы способствовать более твердой позиции Китая, но политика простого препятствования появлению такого Китая наверняка также дала бы похожий результат. Осторожное сближение по одним вопросам и четкое разграничение по другим помогло бы избежать обеих крайностей.
В любом случае в некоторых областях Евразии Большой Китай может оказывать геополитическое влияние, которое совместимо с большими геостратегическими интересами Америки в стабильной, но политически плюралистической Евразии. Например, растущий интерес Китая к Средней Азии неизбежно ограничивает свободу действий России в стремлении добиться любой формы политической реинтеграции региона под контролем Москвы. В связи с этим и в связи с Персидским заливом растущая потребность Китая в энергии диктует общность интересов с Америкой в поддержании свободного доступа к нефтедобывающим регионам и политической стабильности в них. Подобным же образом оказываемая Китаем поддержка Пакистану сдерживает амбиции Индии подчинить себе эту страну и компенсирует намерение Индии сотрудничать с Россией по Афганистану и Средней Азии. И наконец, участие Китая и Японии в развитии Восточной Сибири может аналогичным образом помочь усилить региональную стабильность. Эти общие интересы следует выяснить путем длительного стратегического диалога .
Существуют также области, где амбиции Китая могли бы столкнуться с американскими (а также японскими) интересами, особенно если эти амбиции должны были бы реализовываться посредством более знакомой с исторической точки зрения тактики сильной руки. Это относится, в частности, к Юго-Восточной Азии, Тайваню и Корее.
Юго-Восточная Азия потенциально слишком богата, географически имеет слишком большую протяженность и просто слишком большая, чтобы ее легко мог подчинить даже мощный Китай, но она слишком слаба и политически слишком раздробленна, чтобы не стать для Китая по меньшей мере сферой уважения. Влияние Китая в регионе, которому способствует его финансовое и экономическое присутствие во всех странах этого района, обязательно будет расти по мере возрастания его мощи. Многое зависит от того, как Китай применит эту мощь, но не вполне очевидно, есть ли у Америки какой-либо интерес прямо выступать против нее или быть втянутой в такие вопросы, как разногласия по Южно-Китайскому морю. Китайцы располагают значительным историческим опытом умело управлять отношениями неравноправия (или зависимости), и, конечно, в собственных интересах Китая было бы проявлять сдержанность во избежание региональных страхов перед китайским империализмом. Этот страх мог бы породить региональную антикитайскую коалицию (и некоторые скрытые намеки на это уже присутствуют в нарождающемся индонезийско-австралийском военном сотрудничестве), которая потом, наиболее вероятно, добивалась бы поддержки со стороны Соединенных Штатов, Японии и Австралии.
Большой Китай, особенно после переваривания Гонконга, почти определенно будет более энергично стараться добиться воссоединения Тайваня с материком. Важно по достоинству оценить тот факт, что Китай никогда не соглашался на бессрочное отделение Тайваня. Поэтому в какой-то момент этот вопрос мог бы вызвать прямое столкновение американцев с китайцами. Последствия этого были бы для всех вовлеченных сторон самыми пагубными: экономические перспективы Китая были бы отодвинуты, связи Америки с Японией могли бы стать очень напряженными, а усилия американцев по созданию стабильного равновесия сил в Восточной Евразии могли бы быть сорваны.
Соответственно важно добиться и взаимно поддерживать наибольшую ясность в этом вопросе. Даже если в обозримом будущем Китай вряд ли будет испытывать недостаток в средствах эффективного принуждения Тайваня, Пекин должен понимать — и быть надежно убежден в этом, — что согласие Америки с попытками насильственной реинтеграции Тайваня, достигнутой с помощью военной мощи, было бы настолько разрушительно для позиции Америки на Дальнем Востоке, что она просто не могла бы позволить себе оставаться пассивной в военном плане, если Тайвань будет не в состоянии защитить себя.
Другими словами, Америке пришлось бы вмешаться не ради обособленного Тайваня, а ради американских геополитических интересов в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Это важная разница. У Соединенных Штатов нет, по сути, особого интереса к обособленному Тайваню. В действительности их официальной позицией была и должна оставаться мысль о том, что существует только один Китай. Но то, как Китай добивается воссоединения, может ущемить жизненно важные интересы Америки, и китайцы должны это ясно сознавать.
Вопрос о Тайване служит также Америке законной причиной для того, чтобы в своих отношениях с Китаем поднимать вопрос о правах человека, не оправдываясь в ответ на обвинения во вмешательстве во внутренние дела Китая.
Совершенно уместно вновь повторить Пекину, что воссоединение завершится только тогда, когда Китай станет более процветающим и более демократическим. Только такой Китай сможет привлечь Тайвань и ассимилировать его в Большом Китае, который тоже готов к тому, чтобы быть конфедерацией, основанной на принципе “одна страна, разные системы”. В любом случае из-за Тайваня в собственных интересах Китая повысить уважение к правам человека, и потому Америке уместно поднять эту проблему.
В то же время Соединенным Штатам надлежит — выполняя обещание, данное Китаю, — воздерживаться от прямой или косвенной поддержки любого международного повышения статуса Тайваня. В 90-х годах некоторые американо-тайваньские контакты создавали впечатление, что Соединенные Штаты, не афишируя, начинают обращаться с Тайванем как с отдельной страной, и гнев китайцев по этому поводу можно было понять, как и их негодование по поводу интенсификации усилий официальных лиц получить международное признание статуса Тайваня как отдельного государства.
Соединенным Штатам поэтому следует ясно заявить, что на их отношении к Тайваню будут вредно сказываться усилия последнего изменить давно установившуюся и намеренную двусмысленность, управляющую отношениями между Китаем и Тайванем. Более того, если Китай действительно процветает и действительно становится демократическим и если поглощение им Гонконга не сопровождается регрессом в области прав человека, стимулирование американцами серьезного диалога через пролив о сроках окончательного воссоединения способствовало бы также оказанию давления на Китай с целью демократизации, одновременно развивая более широкое стратегическое взаимопонимание между Соединенными Штатами и Большим Китаем.
Корея, геополитически центральное государство в Северо-Восточной Азии, снова могла бы стать источником раздора между Америкой и Китаем, и ее будущее также напрямую скажется на связях между Америкой и Японией. Пока Корея остается разделенной и потенциально уязвимой для войны между нестабильным Севером и все богатеющим Югом, американским силам придется оставаться на полуострове. Любой уход американцев в одностороннем порядке не только, вероятно, ускорил бы новую войну, но и, по всей вероятности, сигнализировал бы об окончании американского военного присутствия в Японии. Трудно понять, почему японцы продолжают полагаться на длительное дислоцирование американских войск на японской земле вслед за их уходом из Южной Кореи. Наиболее вероятным результатом с широко дестабилизирующими последствиями в регионе в целом явилось бы быстрое перевооружение японцев.
Однако объединение Кореи, вероятно, поставило бы также серьезные дилеммы. Если бы американские войска должны были оставаться в объединенной Корее, они неизбежно расценивались бы китайцами как нацеленные на Китай. Действительно сомнительно, что китайцы согласились бы с объединением на таких условиях. Если бы объединение происходило поэтапно, с применением так называемой мягкой посадки, Китай выступил бы против нее политически и поддержал бы те элементы в Северной Корее, которые противились объединению. Если бы это объединение совершалось насильственным путем и Северная Корея “приземлилась бы с грохотом”, нельзя было бы исключать даже военное вмешательство Китая. С точки зрения перспективы Китая объединенная Корея была бы приемлема только в том случае, если бы она не означала одновременного распространения американской власти (с Японией на заднем плане в качестве плацдарма).
Однако объединенная Корея без американских войск на ее земле, вполне вероятно, тяготела бы сначала к форме нейтралитета между Китаем и Японией, а затем постепенно — движимая частично остаточными, но все еще сильными антияпонскими настроениями — либо к китайской сфере политически более положительного влияния, либо к сфере более деликатного отношения. Тогда встал бы вопрос: захотела ли бы Япония все еще оставаться единственной азиатской опорой для американской силы? Самое меньшее, что вызывал бы этот вопрос, — это серьезные разногласия в рамках внутренней политики Японии. В результате любое сокращение военного радиуса действия американцев на Дальнем Востоке сделало бы, в свою очередь, более трудным поддержание в Евразии стабильного баланса сил. Эти соображения, таким образом, повышают американские и японские ставки в корейском статус-кво (хотя в каждом случае по несколько разным причинам), и если этот статус-кво должен измениться, то это должно происходить очень медленно, предпочтительно на фоне углубления американо-китайского регионального взаимопонимания.
Тем временем настоящее примирение между Японией и Кореей внесло бы значительный вклад в создание более стабильной обстановки в регионе для любого окончательного объединения. Различные международные осложнения, которые могли бы возникнуть в результате реинтеграции двух Корей, могли бы быть смягчены истинным примирением между Японией и Кореей, приведшим в итоге к расширению отношений сотрудничества и взаимообязывающей политики между этими двумя странами. Соединенные Штаты могли бы сыграть решающую роль в содействии такому примирению. Можно было бы испробовать много конкретных шагов, предпринятых ранее для примирения между Германией и Францией, а позднее между Германией и Польшей (например, от совместных университетских программ и до объединенных воинских формирований). Всеобъемлющее и в региональном плане стабилизирующее японо-корейское партнерство облегчило бы дальнейшее американское присутствие на Дальнем Востоке даже, возможно, после объединения Кореи.
Почти само собой разумеется, что в рамки глобальных геостратегических интересов Америки входит тесное политическое сотрудничество с Японией. Но будет ли Япония вассалом, соперником или партнером Америки, зависит от способности американцев и японцев более точно определить, каких международных целей этим странам следует добиваться сообща, и резче обозначить линию раздела между геостратегической миссией США на Дальнем Востоке и стремлениями Японии к роли мировой державы. Несмотря на внутренние дебаты о внешней политике, отношения с Америкой все еще остаются центральным маяком для международной ориентации Японии. Дезориентированная Япония, накренившаяся в сторону либо перевооружения, либо обособленного сближения с Китаем, означала бы конец роли американцев в Азиатско-Тихоокеанском регионе и сорвала бы появление регионально стабильного трехстороннего соглашения с участием Америки, Японии и Китая. Это, в свою очередь, помешало бы формированию в Евразии политического равновесия, управляемого американцами.
Короче говоря, дезориентированная Япония была бы похожа на кита, выброшенного на берег: она металась бы угрожающе, но беспомощно. Она могла бы дестабилизировать Азию, но не смогла создать жизненную альтернативу стабилизирующему равновесию между Америкой, Японией и Китаем. Только через тесный альянс с Японией Америка смогла бы направить в нужное русло региональные устремления Китая и сдержать их непредсказуемые проявления. Только на этой основе можно умудриться осуществить сложное трехстороннее урегулирование — урегулирование, которое затрагивает мировое могущество Америки, региональное преобладание Китая и международное лидерство Японии.
Следовательно, сокращение в обозримом будущем существующих уровней войск США в Японии (а следовательно, и в Корее) нежелательно. Кроме того, так же нежелательно и любое значительное увеличение в геополитическом масштабе и реальном исчислении объема военных усилий Японии. Вывод значительного числа американских войск, вероятнее всего, заставит подумать о крупной японской программе вооружений, в то время как давление Америки на Японию с целью заставить ее играть более крупную военную роль может только навредить перспективам региональной стабильности, помешать более широкому сближению с Большим Китаем, уведет Японию в сторону от принятия на себя более конструктивной международной миссии и таким образом осложнит усилия по содействию развитию в Евразии стабильного геополитического плюрализма.
Отсюда следует также, что Япония — если она, в свою очередь, повернет свое лицо к миру и отвернется от Азии — должна быть значительно поощрена и получить особый статус, чтобы таким образом хорошо были удовлетворены ее собственные национальные интересы. В отличие от Китая, который может добиться статуса мировой державы, став сначала региональной державой, Япония может добиться мирового влияния, отказавшись от стремления стать региональной державой. Но для Японии тем более важно почувствовать, что она является особым партнером Америки в мировых делах, а это не только приносит плоды в политическом плане, но и экономически выгодно. Для этого Соединенным Штатам было бы полезно рассмотреть вопрос о заключении американо-японского соглашения о свободной торговле, создав таким образом общее американо-японское торговое пространство. Такой шаг, придав официальный статус все более тесным связям между двумя странами, обеспечил бы геополитическую опору как для длительного присутствия Америки на Дальнем Востоке, так и для конструктивных глобальных обязательств Японии .
Вывод. Для Америки Япония будет жизненно важным и главным партнером в создании все более объединенной и всепроникающей системы мирового сотрудничества, а не только в первую очередь ее военным союзником в региональных урегулированиях, направленных на противодействие региональному превосходству Китая. В действительности Японии следовало бы быть мировым партнером Америки в энергичной работе над новой повесткой дня мировых отношений. Китай, имеющий преобладание в регионе, должен стать опорой Америки на Дальнем Востоке в более традиционной области силовой политики, помогая таким образом формированию евразийского баланса сил, при этом роль Большого Китая на Востоке Евразии в этом смысле будет равняться роли расширяющейся Европы на Западе Евразии.
Заключение.
Для США пришло время выработать и применять комплексную, всеобъемлющую и долгосрочную геостратегию по отношению ко всей Евразии. Эта необходимость вытекает из взаимодействия двух фундаментальных реальностей: Америка в настоящее время является единственной супердержавой, а Евразия — центральной ареной мира. Следовательно, изменение в соотношении сил на Евразийском континенте будет иметь решающее значение для мирового главенства Америки, а также для ее исторического наследия.
Американское мировое первенство уникально по своим масштабам и характеру. Это гегемония нового типа, которая отражает многие из черт, присущих американской демократической системе: она плюралистична, проницаема и гибка. Эта гегемония формировалась менее одного столетия, и основным ее геополитическим проявлением выступает беспрецедентная роль Америки на Евразийском континенте, где до сих пор возникали и все претенденты на мировое могущество. Америка в настоящее время выступает в роли арбитра для Евразии, причем нет ни одной крупной евразийской проблемы, решаемой без участия Америки или вразрез с интересами Америки.
Каким образом Соединенные Штаты управляют главными геостратегическими фигурами на евразийской шахматной доске и расставляют их, а также как они руководят ключевыми геополитическими центрами Евразии, имеет жизненно важное значение для длительной и стабильной ведущей роли Америки в мире. В Европе основными действующими лицами останутся Франция и Германия, и главная задача Америки будет заключаться в укреплении и расширении существующего демократического плацдарма на западной окраине Евразии. На Дальнем Востоке Евразии, вероятнее всего, центральную роль все больше и больше будет играть Китай, и у Америки не будет политического опорного пункта на Азиатском материке до тех пор, пока не будет достигнут геостратегический консенсус между нею и Китаем. В центре Евразии пространство между расширяющейся Европой и приобретающим влияние на региональном уровне Китаем будет оставаться “черной дырой” в геополитическом плане, по крайней мере до тех пор, пока в России не завершится внутренняя борьба вокруг вопроса о ее постимперском самоопределении, в то время как регион, расположенный к югу от России, — “Евразийские Балканы” — угрожает превратиться в котел этнических конфликтов и великодержавного соперничества.
В этих условиях в течение некоторого периода времени — свыше 30 лет — вряд ли кто-либо будет оспаривать статус Америки как первой державы мира. Ни одно государство-нация, вероятно, не сможет сравняться с Америкой в четырех главных аспектах силы (военном, экономическом, техническом и культурном), которые в совокупности и определяют решающее политическое влияние в мировом масштабе. В случае сознательного или непреднамеренного отказа Америки от своего статуса единственной реальной альтернативой американскому лидерству в обозримом будущем может быть только анархия в международном масштабе. В связи с этим представляется правильным утверждение о том, что Америка стала, как определил президент Клинтон, “необходимым” для мира государством.
Здесь важно подчеркнуть как факт существования такой необходимости, так и реальную возможность распространения анархии в мире. Разрушительные последствия демографического взрыва, миграции, вызванной нищетой, радикальной урбанизации, а также последствия этнической и религиозной вражды и распространения оружия массового уничтожения могут стать неуправляемыми, если развалятся опирающиеся на государства-нации основные существующие структуры даже элементарной геополитической стабильности. Без постоянного и направленного американского участия силы, которые способны вызвать беспорядок в мире, уже давно бы стали господствовать на мировой арене.
Возможность развала таких структур связана с геополитической напряженностью не только в современной Евразии, но и вообще в мире.
В результате этого может возникнуть опасность для мировой стабильности, и эта опасность, вероятно, будет усиливаться перспективой все более ухудшающихся условий человеческого существования. В частности, в бедных странах мира демографический взрыв и одновременная урбанизация населения приводят не только к быстрому росту числа неимущих, но и к появлению главным образом миллионов безработных и все более недовольных молодых людей, уровень разочарования которых растет внушительными темпами. Современные средства связи увеличивают разрыв между ними и традиционной властью и в то же время все в большей степени формируют в их сознании чувство царящей в мире несправедливости, что вызывает у них возмущение, и поэтому они наиболее восприимчивы к идеям экстремизма и легко пополняют ряды экстремистов. С одной стороны, такое явление, как миграция населения в мировом масштабе, уже охватившая десятки миллионов людей, может служить временным предохранительным клапаном, но, с другой — также вероятно, что она может быть средством переноса с континента на континент этнических и социальных конфликтов.
В результате возможные беспорядки, напряженность и, по крайней мере, эпизодические случаи насилия могут нанести удар по унаследованному Америкой руководству миром. Новый комплексный международный порядок, который создан американской гегемонией и в рамках которого “угроза войны не существует”, вероятно, будет распространяться на те части света, где американское могущество укрепляется демократическими социополитическими системами и усовершенствованными внешними многосторонними структурами, но также руководимыми Америкой.
Американская геостратегия в отношении Евразии, таким образом, вынуждена будет конкурировать с силами турбулентности. Есть признаки того, что в Европе стремление к интеграции и расширению ослабевает и что вскоре могут вновь возродиться европейские националисты традиционного толка. Крупномасштабная безработица сохранится даже в самых благополучных европейских странах, порождая чувство ненависти к иностранцам, что может привести к сдвигу во французской и германской политике в сторону существенного политического экстремизма и ориентированного вовнутрь шовинизма. Фактически может даже сложиться настоящая предреволюционная ситуация. Историческое развитие событий в Европе, изложенное в главе 3, будет реализовано лишь в том случае, если Соединенные Штаты будут не только поощрять стремление Европы к объединению, но и подталкивать ее к этому.
Еще большая неопределенность существует относительно будущего России, и здесь перспективы позитивного развития весьма туманны. Следовательно, Америке необходимо создать геополитическую среду, которая благоприятствовала бы ассимиляции России в расширяющиеся рамки европейского сотрудничества и способствовала достижению такой независимости, при которой новые суверенные соседи России могли бы полагаться на свои собственные силы. Однако жизнеспособность, к примеру, Украины и Узбекистана (не говоря уже о разделенном на две части в этническом отношении Казахстане) будет оставаться под сомнением, особенно если внимание Америки переключится на другие проблемы, такие, например, как новый внутренний кризис в Европе, увеличивающийся разрыв между Турцией и Европой или нарастание враждебности в американо-иранских отношениях.
Возможность окончательного серьезного урегулирования отношений с Китаем также может остаться нереализованной в случае будущего кризиса, связанного с Тайванем, или из-за внутреннего политического развития Китая, которое может привести к установлению агрессивного и враждебного режима, или из-за того, что американо-китайские отношения просто испортятся. Китай в таком случае может стать крайне дестабилизирующей силой в мире, внося огромную напряженность в американо-японские отношения и, возможно, вызывая разрушительную геополитическую дезориентацию в самой Японии. В этих условиях стабильность в Юго-Восточной Азии, конечно же, окажется под угрозой, и можно только предполагать, как стечение этих обстоятельств повлияет на позицию и единство Индии, страны, крайне важной для стабильности в Южной Азии.
Эти замечания служат напоминанием о том, что ни новые глобальные проблемы, которые не входят в компетенцию государства-нации, ни более традиционные геополитические вопросы, вызывающие озабоченность, не могут быть решены, если начнет разрушаться основная геополитическая структура мировой власти. В условиях, когда на небосклоне Европы и Азии появились упредительные сигналы, американская политика, чтобы быть успешной, должна сфокусировать внимание на Евразии в целом и руководствоваться четким геостратегическим планом.
Геостратегия в отношении Евразии.
Отправным пунктом для проведения необходимой политики должно быть трезвое осознание трех беспрецедентных условий, которые в настоящее время определяют геополитическое состояние мировых дел: 1) впервые в истории одно государство является действительно мировой державой; 2) государством, превосходящим все другие в мировом масштабе, является неевразийское государство и 3) центральная арена мира — Евразия — находится под превалирующим влиянием неевразийской державы.
Однако всеобъемлющая и скоординированная геостратегия в отношении Евразии должна опираться на признание границ эффективного влияния Америки и неизбежное сужение с течением времени рамок этого влияния. Как отмечалось выше, сам масштаб и разнообразие Евразии, равно как потенциальные возможности некоторых из ее государств, ограничивают глубину американского влияния и степень контроля за ходом событий. Такое положение требует проявления геостратегической интуиции и тщательно продуманного выборочного использования ресурсов Америки на огромной евразийской шахматной доске. И поскольку беспрецедентное влияние Америки с течением времени будет уменьшаться, приоритет должен быть отдан контролю за процессом усиления других региональных держав, с тем чтобы он шел в направлении, не угрожающем главенствующей роли Америки в мире.
Как и шахматисты, американские стратеги, занимающиеся мировыми проблемами, должны думать на несколько ходов вперед, предвидя возможные ответные ходы. Рассчитанная на длительное время стратегия должна быть сориентированной на краткосрочную (следующие пять или около пяти лет), среднесрочную (до 20 лет или около 20 лет) и долгосрочную (свыше 20 лет) перспективы. Кроме того, эти стадии необходимо рассматривать не как совершенно изолированные друг от друга, а как части единой системы. Первая стадия должна плавно и последовательно перейти во вторую (конечно же, это должна быть заранее намеченная цель), а вторая стадия должна затем перейти соответственно в третью.
В краткосрочной перспективе Америка заинтересована укрепить и сохранить существующий геополитический плюрализм на карте Евразии. Эта задача предполагает поощрение возможных действий и манипуляций, с тем чтобы предотвратить появление враждебной коалиции, которая попыталась бы бросить вызов ведущей роли Америки, не говоря уже о маловероятной возможности, когда какое-либо государство попыталось бы сделать это. В среднесрочной перспективе вышеупомянутое постепенно должно уступить место вопросу, при решении которого больший акцент делается на появлении все более важных и в стратегическом плане совместимых партнеров, которые под руководством Америки могли бы помочь в создании трансъевразийской системы безопасности, объединяющей большее число стран. И наконец, в долгосрочной перспективе все вышесказанное должно постепенно привести к образованию мирового центра по-настоящему совместной политической ответственности.
Ближайшая задача заключается в том, чтобы удостовериться, что ни одно государство или группа государств не обладают потенциалом, необходимым для того, чтобы изгнать Соединенные Штаты из Евразии или даже в значительной степени снизить их решающую роль в качестве мирового арбитра. Укрепление трансконтинентального геополитического плюрализма должно рассматриваться не как самоцель, а только как средство для достижения среднесрочной цели по установлению по-настоящему стратегических партнерств в основных регионах Евразии. Вряд ли демократическая Америка захочет постоянно выполнять трудную, требующую большой отдачи и дорогостоящую задачу по контролю за Евразией путем осуществления манипуляций и действий, обеспеченных американскими военными ресурсами, с тем чтобы помешать любому другому государству добиться регионального господства. Первая стадия, таким образом, должна логично и продуманно перейти во вторую, такую, на которой оказывающая благотворное влияние американская гегемония все еще удерживает других от попыток бросить вызов не только демонстрацией того, насколько высоки могут быть издержки такого вызова, но и тем, что не угрожает жизненно важным интересам потенциальных региональных претендентов на важную роль в Евразии.
Среднесрочная цель представляет собой содействие установлению настоящих партнерских отношений, главенствующее положение среди которых должны занимать отношения с более объединенной и в политическом плане более оформленной Европой и с Китаем, превосходящим другие страны на региональном уровне, а также (можно надеяться) с постимперской и ориентированной на Европу Россией, а на южной окраине Евразии — с демократической Индией, играющей стабилизирующую роль в регионе. Однако именно успех или провал усилий, направленных на установление более широких стратегических отношений с Европой и Китаем, соответственно сформирует определяющие условия для роли России — позитивной или негативной.
Из этого следует, что расширенные Европа и НАТО будут способствовать реализации краткосрочных и долгосрочных целей политики США. Более крупная Европа расширит границы американского влияния — и через прием в новые члены стран Центральной Европы также увеличит в европейских советах число государств с проамериканской ориентацией, — но без одновременного образования такой интегрированной в политическом плане Европы, которая могла бы вскоре бросить вызов Соединенным Штатам в геополитических вопросах, имеющих крайне важное для Америки значение, в частности на Ближнем Востоке. Политически оформленная Европа также необходима для прогрессивной ассимиляции России в систему мирового сотрудничества.
Допустим, что Америка не может самостоятельно создать еще более единую Европу (это дело европейцев, особенно французов и немцев), но Америка может помешать появлению такой более объединенной Европы. И это может оказаться пагубным для стабильности в Евразии и, следовательно, для собственных интересов Америки. Действительно, если Европа не станет более единой, то она скорее всего вновь станет более разобщенной. Следовательно, как утверждалось ранее, представляется важным, чтобы Америка тесно сотрудничала как с Францией, так и с Германией в деле создания Европы, которая в политическом отношении была бы жизнеспособной, Европы, которая сохраняла бы связи с Соединенными Штатами Америки, и Европы, которая расширяет границы общей демократической международной системы. Выбор между Францией или Германией не стоит в повестке дня. Как без Франции, так и без Германии не будет Европы, а без Европы не будет никакой трансъевразийской системы.
В практическом плане все вышесказанное потребует постепенного перехода к совместному руководству в рамках НАТО, большего признания обеспокоенности Франции в отношении роли Европы не только в Африке, но также и на Ближнем Востоке, дальнейшей поддержки процесса расширения ЕС на восток, даже если при этом ЕС станет в политическом и экономическом плане более независимым мировым действующим лицом . Трансатлантическое соглашение в области свободной торговли, в защиту которого уже выступили ряд выдающихся лидеров стран, входящих в Атлантический блок, может также уменьшить риск растущего экономического соперничества между более объединенным ЕС и США. В любом случае возможный успех ЕС в уничтожении столетиями существовавшего в Европе националистического антагонизма вместе с его разрушительными для всего мира последствиями стоит некоторого постепенного ослабления решающей роли Америки в качестве нынешнего арбитра Евразии.
Расширение НАТО и ЕС может служить средством для обретения Европой начинающего ослабевать чувства своего значительного предназначения, в то время как происходит укрепление — с выгодой как для Америки, так и Европы — демократических позиций, завоеванных в результате успешного окончания холодной войны. Ставкой в этих усилиях являются отнюдь не долгосрочные отношения с самой Европой. Новая Европа все еще приобретает форму, и если эта новая Европа останется в геополитическом плане частью “евроатлантического” пространства, то расширение НАТО станет необходимым. Кроме того, неосуществление расширения НАТО теперь, когда уже взяты обязательства, может разрушить концепцию расширения Европы и деморализовать страны Центральной Европы. Это может даже привести к возрождению скрытых или угасающих геополитических устремлений России в Центральной Европе.
Действительно, провал направляемых Америкой усилий по расширению НАТО может возродить даже более амбициозные желания России. Пока еще не очевидно — а исторические факты говорят о другом, — что российская политическая элита разделяет стремление Европы к сильному и длительному американскому политическому и военному присутствию. Следовательно, хотя установление основанных на сотрудничестве отношений с Россией, безусловно, желательно, тем не менее для Америки важно открыто заявить о своих мировых приоритетах. Если выбор необходимо сделать между более крупной евроатлантической системой и улучшением отношений с Россией, то первое для Америки должно стоять несравнимо выше.
По этой причине любое сближение с Россией по вопросу расширения НАТО не должно вести к фактическому превращению России в принимающего решения члена альянса, что тем самым принижало бы особый евроатлантический характер НАТО, в то же время низводя до положения второсортных стран вновь принятые в альянс государства. Это открыло бы для России возможность возобновить свои попытки не только вернуть утраченное влияние в Центральной Европе, но и использовать свое присутствие в НАТО для того, чтобы сыграть на американо-европейских разногласиях для ослабления роли Америки в Европе.
Кроме того, очень важно, поскольку Центральная Европа войдет в НАТО, чтобы гарантии безопасности, данные России в отношении региона, действительно были взаимными и, таким образом, взаимоуспокаивающими. Запрет на развертывание войск НАТО и ядерного оружия на территории новых членов альянса может быть важным фактором для устранения законных волнений России, однако ему должны соответствовать равноценные российские гарантии, касающиеся демилитаризации таящего в себе потенциальную угрозу выступающего района Калининграда и ограничения развертывания крупных воинских формирований вблизи границ возможных будущих членов НАТО и ЕС. В то время как все вновь обретшие независимость западные соседи России хотят иметь с ней стабильные и конструктивные отношения, факт остается фактом: они продолжают опасаться ее по исторически понятным причинам. Следовательно, появление равноправного договора НАТО/ЕС с Россией приветствовалось бы всеми европейцами как свидетельство того, что Россия наконец делает долгожданный после развала империи выбор в пользу Европы.
Этот выбор мог бы проложить путь к более широкомасштабной деятельности по укреплению статуса России и повышению уважения к ней. Формальное членство в “большой семерке” наряду с повышением роли механизма ОБСЕ (в рамках которого можно было бы создать специальный комитет по безопасности, состоящий из представителей США, России и нескольких наиболее влиятельных стран Европы) откроют возможности для конструктивного вовлечения России в процесс оформления политических границ Европы и зон ее безопасности. Наряду с финансовой помощью Запада России, параллельно с разработкой гораздо более амбициозных планов создания тесных связей России с Европой путем строительства новых сетей автомобильных и железных дорог процесс наполнения смыслом российского выбора в пользу Европы может продвинуться вперед.
Роль, которую в долгосрочном плане будет играть Россия в Евразии, в значительной степени зависит от исторического выбора, который должна сделать Россия, возможно еще в ходе нынешнего десятилетия, относительно собственного самоопределения. Даже при том, что Европа и Китай расширяют зоны своего регионального влияния, Россия несет ответственность за крупнейшую в мире долю недвижимости. Эта доля охватывает 10 часовых поясов, и ее размеры в 2 раза превышают площадь США или Китая, перекрывая в этом отношении даже расширенную Европу. Следовательно, потеря территорий не является главной проблемой для России. Скорее огромная Россия должна прямо признать и сделать нужные выводы из того факта, что и Европа, и Китай уже являются более могучими в экономическом плане и что, помимо этого, существует опасность, что Китай обойдет Россию на пути модернизации общества.
В этой ситуации российской политической верхушке следует понять, что для России задачей первостепенной важности является модернизация собственного общества, а не тщетные попытки вернуть былой статус мировой державы. Ввиду колоссальных размеров и неоднородности страны децентрализованная политическая система на основе рыночной экономики скорее всего высвободила бы творческий потенциал народа России и ее богатые природные ресурсы. В свою очередь, такая, в большей степени децентрализованная, Россия была бы не столь восприимчива к призывам объединиться в империю. России, устроенной по принципу свободной конфедерации, в которую вошли бы Европейская часть России, Сибирская республика и Дальневосточная республика, было бы легче развивать более тесные экономические связи с Европой, с новыми государствами Центральной Азии и с Востоком, что тем самым ускорило бы развитие самой России. Каждый из этих трех членов конфедерации имел бы более широкие возможности для использования местного творческого потенциала, на протяжении веков подавлявшегося тяжелой рукой московской бюрократии.
Россия с большей вероятностью предпочтет Европу возврату империи, если США успешно реализуют вторую важную часть своей стратегии в отношении России, то есть усилят преобладающие на постсоветском пространстве тенденции геополитического плюрализма. Укрепление этих тенденций уменьшит соблазн вернуться к империи. Постимперская и ориентированная на Европу Россия должна расценить предпринимаемые в этом направлении усилия как содействие в укреплении региональной стабильности и снижении опасности возникновения конфликтов на ее новых, потенциально нестабильных южных границах. Однако политика укрепления геополитического плюрализма не должна обусловливаться только наличием хороших отношений с Россией. Более того, она важна и в случае, если эти отношения не складываются, поскольку она создает барьеры для возрождения какой-либо действительно опасной российской имперской политики.
Отсюда следует, что оказание политической и экономической помощи основным вновь обретшим независимость странам является неразрывной частью более широкой евразийской стратегии. Укрепление суверенной Украины, которая в настоящее время стала считать себя государством Центральной Европы и налаживает более тесное сотрудничество с этим регионом, — крайне важный компонент этой политики, так же как и развитие более тесных связей с такими стратегически важными государствами, как Азербайджан и Узбекистан, помимо более общих усилий, направленных на открытие Средней Азии (несмотря на помехи, создаваемые Россией) для мировой экономики.
Широкомасштабные международные вложения во все более доступный Каспийско-Среднеазиатский регион не только помогут укрепить независимость новых государств, но и в конечном счете пойдут на пользу постимперской демократической России. Начало использования энергетических и минеральных ресурсов региона приведет к процветанию, породит в этом районе ощущение большей стабильности и безопасности и в то же время, возможно, уменьшит риск конфликтов наподобие балканского. Преимущества ускоренного регионального развития, финансируемого за счет внешних вложений, распространились бы и на приграничные районы России, которые, как правило, недостаточно развиты экономически. Более того, как только новые правящие элиты регионов поймут, что Россия соглашается на включение этих регионов в мировую экономику, они будут меньше опасаться политических последствий тесных экономических связей с Россией. Со временем не имеющая имперских амбиций Россия могла бы получить признание в качестве самого удобного экономического партнера, хотя и не выступающего уже в роли имперского правителя.
Для обеспечения стабильности и укрепления независимости стран, расположенных на юге Кавказа и в Средней Азии, США должны проявлять осторожность, чтобы не вызвать отчуждения Турции, и должны изучить возможность улучшения американо-иранских отношений. Турция, продолжающая чувствовать себя изгоем в Европе, куда она стремится войти, станет более исламской, назло всем проголосует против расширения НАТО и едва ли будет сотрудничать с Западом ради того, чтобы стабилизировать и включить советскую Среднюю Азию в мировое сообщество.
Соответственно Америка должна использовать свое влияние в Европе, чтобы содействовать со временем принятию Турции в Европейский Союз, и обратить особое внимание на то, чтобы относиться к Турции как к европейской стране, при условии, что во внутренней политике Турции не будет сделан резкий крен в исламском направлении. Регулярные консультации с Анкарой по вопросу о будущем Азии способствовали бы возникновению у этой страны ощущения стратегического партнерства с США. Америке также следует активно поддерживать стремление Турции построить нефтепровод из Баку в Джейхан (Ceyhan) на турецком побережье Средиземного моря, который служил бы главным выходом к энергетическим ресурсам бассейна Каспийского моря.
Кроме того, не в американских интересах навсегда сохранять враждебность в американо-иранских отношениях. Любое сближение в будущем должно основываться на признании обоюдной стратегической заинтересованности в стабилизации неустойчивого в настоящее время регионального окружения Ирана. Конечно, любое примирение между этими странами должно осуществляться обеими сторонами и не выглядеть как одолжение, которое одна сторона делает другой. США заинтересованы в сильном, даже направляемом религией, но не испытывающем фанатичных антизападных настроений Иране, и в итоге даже иранская политическая элита, возможно, признает этот факт. Между тем долгосрочным американским интересам в Евразии сослужит лучшую службу отказ США от своих возражений против более тесного экономического сотрудничества Турции с Ираном, особенно в области строительства новых нефтепроводов, и развития других связей между Ираном, Азербайджаном и Туркменистаном. Долгосрочное участие США в финансировании таких проектов отвечало бы и американским интересам .
Необходимо также отметить потенциальную роль Индии, хотя в настоящее время она является относительно пассивным действующим лицом на евразийской сцене. В геополитическом плане Индию сдерживает коалиция Китая и Пакистана, в то время как слабая Россия не может предложить ей той политической поддержки, которую она оказывала ей в прошлом. Однако выживание демократии в Индии имеет важное значение в том плане, что оно опровергает лучше, чем тома академических дискуссий, понятие о том, что права человека и демократия — это чисто западное и характерное лишь для Запада явление. Индия доказывает, что антидемократические “азиатские ценности”, пропагандируемые представителями стран от Сингапура до Китая, являются просто антидемократическими, но они не обязательно являются характерными для Азии. К тому же провал Индии нанес бы удар по перспективам демократии и убрал бы со сцены силу, способствующую большему равновесию на азиатской сцене, в особенности с учетом усиления геополитического превосходства Китая. Из этого следует, что постоянное участие Индии в дискуссиях по вопросу региональной стабильности, особенно по вопросу о судьбе Средней Азии, своевременно, не говоря о стимулировании развития более прямых двусторонних связей между военными сообществами Америки и Индии.
Геополитический плюрализм в Евразии в целом недостижим и не будет иметь устойчивого характера без углубления взаимопонимания между Америкой и Китаем по стратегическим вопросам. Из этого следует, что политика привлечения Китая к серьезному диалогу по стратегическим вопросам, а в итоге, возможно, к трехсторонним усилиям, включающим также и Японию, является необходимым первым шагом в повышении интереса Китая к примирению с Америкой, что отражает те самые геополитические интересы (в частности, в Северо-Восточной и Средней Азии), которые действительно являются общими для двух стран. Кроме того, Америке надлежит устранить любые неясности в отношении приверженности США политике одного Китая, дабы не усугубить проблему Тайваня, в особенности после того, как Гонконг был поглощен Китаем. К тому же в собственных интересах Китая превратить это событие в успешную демонстрацию принципа, в соответствии с которым даже Великий Китай может допустить и гарантировать более широкое многообразие в своих внутренних политических урегулированиях.
Хотя — об этом говорилось в главах 4 и 6 — любая предполагаемая китайско-российско-иранская коалиция, направленная против Америки, вряд ли выйдет за рамки какого-то временного позирования по тактическим соображениям, для Соединенных Штатов важно строить свои отношения с Китаем таким образом, чтобы не подтолкнуть Пекин в этом направлении. В любом подобном “антигегемонистском” союзе Китай стал бы чекой. Он, вероятно, будет самым сильным, самым динамичным и, следовательно, ведущим компонентом. Такая коалиция могла бы возникнуть только вокруг недовольного, разочарованного и враждебного Китая. Ни Россия, ни Иран не располагают необходимыми средствами, чтобы стать центром притяжения для подобной коалиции.
Поэтому диалог между Америкой и Китаем по стратегическим вопросам, касающимся тех областей, которые обе страны хотят видеть свободными от господства других жаждущих гегемонов, настоятельно необходим. Однако для достижения прогресса диалог должен быть длительным и серьезным. В ходе такого общения можно было бы более мотивированно обсудить и другие спорные вопросы, касающиеся Тайваня и даже прав человека. Действительно, можно было бы достаточно откровенно отметить, что вопрос внутренней либерализации в Китае — это не только внутреннее дело самого Китая, поскольку только вставший на путь демократизации и процветающий Китай имеет перспективу привлечения к себе Тайваня мирным путем. Любая попытка насильственного воссоединения не только поставила бы американо-китайские отношения под угрозу, но и неизбежно оказала бы негативное воздействие на способность Китая привлекать иностранный капитал и поддерживать экономическое развитие в стране. Собственные стремления Китая к региональному превосходству и глобальному статусу были бы поэтому принесены в жертву.
Хотя Китай превращается в доминирующую силу в регионе, он вряд ли станет такой силой в мире, и это не произойдет еще в течение долгого времени (по причинам, перечисленным в главе 6), а шизофренические страхи в отношении Китая как глобальной силы порождают у Китая манию величия, что, возможно, также становится источником самоисполняемого пророчества об усилении враждебности между Америкой и Китаем. Поэтому Китай не следует ни сдерживать, ни умиротворять. К нему следует относиться с уважением как к самому крупному развивающемуся государству в мире, и — по крайней мере пока — как к добивающемуся достаточных успехов. Его геополитическая роль не только на Дальнем Востоке, но и в Евразии в целом, вероятно, также возрастет. Следовательно, было бы целесообразно кооптировать Китай в члены “большой семерки” на ежегодном саммите ведущих стран мира, особенно после того, как включение России в эту группу расширило спектр обсуждаемых на саммите вопросов — от экономических до политических.
Поскольку Китай все активнее интегрируется в мировую систему и, следовательно, в меньшей степени способен и склонен использовать свое главенство в регионе в тупой политической манере, из этого следует, что фактическое возникновение китайской сферы влияния в районах, представляющих для Китая исторический интерес, вероятно, станет частью нарождающейся евразийской структуры геополитического примирения. Будет ли объединенная Корея двигаться в направлении подобной сферы, во многом зависит от степени примирения между Японией и Кореей (Америке следует более активно поощрять этот процесс), однако воссоединение Кореи без примирения с Китаем маловероятно.
На каком-то этапе Великий Китай неизбежно станет оказывать давление в целях решения проблемы Тайваня, однако степень включения Китая во все более связывающий комплекс международных экономических и политических структур также может положительно отразиться на характере внутренней политики Китая. Если поглощение Китаем Гонконга не окажется репрессивным, формула Дэн Сяопина для Тайваня “одна страна, две системы” может быть переделана в формулу “одна страна, несколько систем”. Это может сделать воссоединение более приемлемым для заинтересованных сторон, что еще раз подтверждает мысль о невозможности мирного воссоздания единого Китая без некоторой политической эволюции самого Китая.
В любом случае как по историческим, так и по геополитическим причинам Китаю следует рассматривать Америку как своего естественного союзника. В отличие от Японии или России, у Америки никогда не было территориальных замыслов в отношении Китая, и, в отличие от Великобритании, она никогда не унижала Китай. Более того, без реального стратегического консенсуса с Америкой Китай вряд ли сможет продолжать привлекать значительные зарубежные капиталовложения, так необходимые для его экономического роста и, следовательно, для достижения преобладающего положения в регионе. По той же причине без американо-китайского стратегического урегулирования как восточной опоры вовлеченности Америки в дела Евразии у Америки не будет геостратегии для материковой Азии, а без геостратегии для материковой Азии у Америки не будет геостратегии для Евразии. Таким образом, для Америки региональная мощь Китая, включенная в более широкие рамки международного сотрудничества, может быть жизненно важным геостратегическим средством — в этом отношении таким же важным, как Европа, и более весомым, чем Япония, — обеспечения стабильности в Евразии.
Однако, в отличие от Европы, демократический плацдарм в восточной части материка появится не скоро. Поэтому тем более важно, чтобы усилия Америки по углублению стратегических взаимоотношений с Китаем основывались на недвусмысленном признании того, что демократическая и преуспевающая в экономическом плане Япония является важнейшим тихоокеанским и главным мировым партнером Америки. Хотя Япония не может стать главенствующей державой в Азиатском регионе, учитывая сильную антипатию, которую она вызывает у стран региона, она может стать ведущей державой на международном уровне. Токио может добиться влияния на мировом уровне путем тесного сотрудничества с Соединенными Штатами в области решения современных мировых проблем, избегая бесплодных и потенциально контрпродуктивных попыток стать ведущей державой в регионе. Поэтому американское руководство должно помогать Японии двигаться в этом направлении. Американо-японское соглашение о свободной торговле, в котором говорилось бы о создании общею экономического пространства, могло бы укрепить связь между двумя странами и способствовать достижению указанной цели, и по этой причине следует совместно рассмотреть его выгодность.
Именно через тесные политические отношения с Японией Америка сможет более уверенно пойти навстречу стремлениям Китая в регионе, противодействуя при этом проявлениям его самоуправства. Только на этой основе может быть достигнут сложный трехсторонний компромисс, включающий в себя мощь Америки на мировом уровне, преобладающее положение Китая в регионе и лидерство Японии на международном уровне. Однако этот общий геостратегический компромисс может быть разрушен неразумным расширением военного сотрудничества Америки и Японии. Япония не должна играть роль непотопляемого американского авианосца на Дальнем Востоке, она также не должна быть главным военным партнером Америки в Азии или потенциально ведущей державой в Азиатском регионе. Ложно направленные действия в одной из вышеназванных областей могут отрезать Америку от континентальной Азии, ослабить перспективы достижения стратегического консенсуса с Китаем и таким образом подорвать способность Америки укрепить стабильность геополитического плюрализма в Евразии.
Трансъевразийская система безопасности.
Стабильность геополитического плюрализма Евразии, препятствующая появлению одной доминирующей державы, должна быть укреплена созданием трансъевразийской системы безопасности, что, возможно, произойдет в начале следующего века. Такое трансконтинентальное соглашение в области безопасности должно включать расширившуюся организацию НАТО — что связано с подписанием хартии о сотрудничестве с Россией — и Китай, а также Японию (которая будет по-прежнему связана с Соединенными Штатами двусторонним договором о безопасности). Однако для этого прежде предстоит добиться расширения НАТО, в то же время подключив Россию к более широкой региональной системе сотрудничества в области безопасности. Кроме того, американцы и японцы должны активно консультироваться и тесно сотрудничать друг с другом для обеспечения трехстороннего диалога по проблемам политики и безопасности на Дальнем Востоке с участием Китая. Трехсторонние переговоры по вопросам безопасности между Америкой, Японией и Китаем могут в конечном счете проводиться с участием большего числа азиатских участников и позднее привести к диалогу между ними и Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе. В свою очередь, такой диалог может проложить путь серии конференций с участием всех европейских и азиатских стран, что послужит началом создания трансконтинентальной системы безопасности.
Со временем могла бы начать формироваться более формальная структура, стимулируя появление трансъевразийской системы безопасности, которая впервые в жизни охватила бы весь континент. Формирование такой системы — определение ее сути, а затем наделение законным статусом — могло бы стать главной архитектурной инициативой следующего десятилетия, поскольку намеченный ранее политический курс создал необходимые предпосылки. Такая широкая трансконтинентальная структура могла бы также иметь постоянный комитет безопасности, состоящий из основных евразийских субъектов, чтобы повысить способность трансъевразийской системы безопасности оказывать содействие эффективному сотрудничеству по вопросам, существенно важным для стабильности в мире. Америка, Европа, Китай, Япония, конфедеративная Россия и Индия, а также, возможно, и другие страны могли бы сообща послужить сердцевиной такой более структурированной трансконтинентальной системы. Окончательное возникновение трансъевразийской системы безопасности могло бы постепенно освободить Америку от некоторого бремени, даже если одновременно и увековечило бы ее решающую роль как стабилизатора и третейского судьи Евразии.
После последней мировой сверхдержавы.
В конце концов мировой политике непременно станет все больше несвойственна концентрация власти в руках одного государства. Следовательно, США не только первая и единственная сверхдержава в поистине глобальном масштабе, но, вероятнее всего, и последняя.
Это связано не только с тем, что государства-нации постепенно становятся все более проницаемыми друг для друга, но и с тем, что знания как сила становятся все более распространенными, все более общими и все менее связанными государственными границами. Вероятнее всего, что экономическая мощь также станет более распределенной. Маловероятно, чтобы в ближайшие годы какое-либо государство достигло 30-процентного уровня мирового валового внутреннего продукта, который США имели на протяжении большей части нынешнего столетия, не говоря уже о 50%, которых они достигли в 1945 году. Некоторые расчеты показывают, что к концу нашего десятилетия США все равно будут располагать почти 20% мирового ВВП и эта цифра, возможно, упадет до 10-15% к 2020 году, когда другие государства — Европа*, Китай, Япония — увеличат соответственно свои доли примерно до уровня США. Но мировое экономическое господство одной экономической единицы, по типу достигнутого в этом веке США, маловероятно, и это явно имеет чреватое серьезными последствиями военное и политическое значение.
Кроме того, весьма многонациональный состав и особенный характер американского общества позволили США распространить свою гегемонию так, чтобы она не казалась гегемонией исключительно одной нации. Например, попытка Китая добиться первенства в мире неизбежно будет рассматриваться другими странами как попытка навязать гегемонию одной нации. Проще говоря, любой может стать американцем, китайцем же может быть только китаец, что является дополнительным и существенным барьером на пути мирового господства, по существу, одной нации.
Следовательно, когда превосходство США начнет уменьшаться, маловероятно, что какое-либо государство сможет добиться того мирового превосходства, которое в настоящее время имеют США. Таким образом, ключевой вопрос на будущее звучит так: “Что США завещают миру в качестве прочного наследия их превосходства?”
Ответ на данный вопрос частично зависит от того, как долго США будут сохранять свое первенство и насколько энергично они будут формировать основы партнерства ключевых государств, которые со временем могут быть более официально наделены законным статусом. В сущности, период наличия исторической возможности для конструктивной эксплуатации Соединенными Штатами своего статуса мировой державы может оказаться относительно непродолжительным по внутренним и внешним причинам. Подлинно популистская демократия никогда ранее не достигала мирового превосходства. Погоня за властью и особенно экономические затраты и человеческие жертвы, которых зачастую требует реализация этой власти, как правило, несовместимы с демократическими устремлениями. Демократизация препятствует имперской мобилизации.
В самом деле, имеющими важное значение в смысле неопределенности в отношении будущего вполне могут оказаться вопросы: могут ли США стать первой сверхдержавой, не способной или не желающей сохранить свою власть? Могут ли они стать слабой мировой державой? Опросы общественного мнения показывают, что только малая часть (13%) американцев выступает за то, что “как единственная оставшаяся сверхдержава США должны оставаться единственным мировым лидером в решении международных проблем”. Подавляющее большинство (74%) предпочитает, “чтобы США в равной мере с другими государствами решали международные проблемы” .
По мере того как США все больше становятся обществом, объединяющим многие культуры, они могут также столкнуться с тем, что все труднее добиться консенсуса по внешнеполитическим вопросам, кроме случаев действительно большой и широко понимаемой внешней угрозы. Такой консенсус был широко распространен на протяжении всей второй мировой войны и даже в годы холодной войны. Однако он базировался не только на широко разделяемых демократических ценностях, которые, как считала общественность, были под угрозой, но и на культурной и этнической близости с жертвами враждебных тоталитарных режимов, главным образом европейцами.
В отсутствие сопоставимого с этим вызова извне для американского общества может оказаться более трудным делом достижение согласия по внешнеполитическим действиям, которые нельзя будет напрямую связать с основными убеждениями и широко распространенными культурно-этническими симпатиями, но которые потребуют постоянного и иногда дорогостоящего имперского вмешательства. Если хотите, два очень различных мнения о значении исторической победы США в холодной войне, вероятно, могут оказаться наиболее привлекательными: с одной стороны, мнение, что окончание холодной войны оправдывает значительное уменьшение масштабов вмешательства США в дела в мире, невзирая на последствия такого шага для репутации США; по другую сторону находится понимание, что настало время подлинного международного многостороннего сотрудничества, ради которого США должны поступиться даже частью своей верховной власти. Обе крайние точки зрения имеют своих сторонников.
Вообще говоря, культурные изменения в США также могут оказаться неблагоприятными для постоянного применения действительно имперской власти за рубежом. Это требует высокой степени доктринальной мотивировки, соответствующих умонастроений и удовлетворения патриотических чувств. Однако доминирующая в стране культура больше тяготеет к массовым развлечениям, в которых господствуют гедонистские мотивы и темы ухода от социальных проблем. Суммарный эффект этого делает все более трудной задачу создания необходимого политического консенсуса в поддержку непрерывного и иногда дорогостоящего лидирующего положения США в мире. Средства массовой информации играли в этом отношении особенно важную роль, формируя у людей сильное отвращение к любому избирательному применению силы, которое влечет за собой даже незначительные потери.
К тому же и США, и странам Западной Европы оказалось трудно совладать с культурными последствиями социального гедонизма и резким падением в обществе центральной роли ценностей, основанных на религиозных чувствах. (В этом отношении поражают кратко изложенные в главе 1 параллели, относящиеся к упадку империй.) Возникший в результате кризис культуры осложнялся распространением наркотиков и, особенно в США, его связью с расовыми проблемами. И наконец, темпы экономического роста уже не могут больше удовлетворять растущие материальные потребности, которые стимулируются культурой, на первое место ставящей потребление. Не будет преувеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги и, возможно, даже пессимизма.
Почти полвека назад известный историк Ганс Кон, бывший свидетелем трагического опыта двух мировых войн и истощающих последствий вызова тоталитаризма, опасался, что Запад может “устать и выдохнуться”. В сущности, он опасался, что
“человек XX века стал менее уверенным в себе, чем его предшественник, живший в XIX веке. Он на собственном опыте столкнулся с темными силами истории. То, что казалось ушедшим в прошлое, вернулось: фанатичная вера, непогрешимые вожди, рабство и массовые убийства, уничтожение целых народов, безжалостность и варварство” .
Эта неуверенность усиливается получившим широкое распространение разочарованием последствиями окончания холодной войны. Вместо “нового мирового порядка”, построенного на консенсусе и гармонии, “явления, которые, казалось бы, принадлежали прошлому”, внезапно стали будущим. Хотя этнонациональные конфликты больше, возможно, и не угрожают мировой войной, они стали угрозой миру в важных районах земного шара. Таким образом, еще на какое-то время война, по-видимому, так и не станет устаревшим понятием. Вследствие того что для более обеспеченных стран сдерживающим фактором являются их более развитые технологические возможности саморазрушения, а также их собственные интересы, война может стать роскошью, доступной лишь бедным народам этого мира. В ближайшем будущем обедневшие две трети человечества не смогут руководствоваться в своих поступках ограничениями, которыми руководствуются привилегированные.
Следует также отметить, что до сих пор в ходе международных конфликтов и террористических действий оружие массового поражения в основном не применялось. Как долго может сохраняться это самоограничение, невозможно предсказать, однако растущая доступность средств, способных привести к массовым жертвам в результате применения ядерного или бактериологического оружия, не только для государств, но и для организованных группировок также неизбежно увеличивает вероятность их применения.
Короче говоря, перед Америкой как ведущей державой мира открыта лишь узкая историческая возможность. Нынешний момент относительного международного мира может оказаться краткосрочным. Эта перспектива подчеркивает острую необходимость активного вмешательства Америки в дела мира с уделением особого внимания укреплению международной геополитической стабильности, которая способна возродить на Западе чувство исторического оптимизма. Исторический оптимизм требует демонстрации возможностей одновременно заниматься и внутренними социальными, и внешними геополитическими проблемами.
Тем не менее возрождение западного оптимизма и универсальность западных ценностей зависят не только от Америки и Европы. Япония и Индия являются примерами того, что понятия прав человека и центральное значение демократического эксперимента действительны и в азиатских странах, как развитых, так и до сих пор развивающихся. Дальнейший успех в демократическом строительстве Японии и Индии, таким образом, также имеет огромное значение для сохранения большей уверенности в отношении политического будущего земного шара. Действительно, опыт этих двух стран, а также опыт Южной Кореи и Тайваня дают основания предполагать, что сохранение темпов экономического роста Китая приведет при наличии давления извне в пользу необходимости перемен и вследствие большей причастности к делам международного сообщества, возможно, к постепенной демократизации китайского строя.
Решение этих проблем является и бременем Америки, и ее уникальной обязанностью. С учетом реальности американской демократии эффективные действия неизбежно потребуют понимания общественностью важной роли американского государства в формировании все более широкой системы стабильного геополитического сотрудничества, которая будет одновременно предотвращать возможность глобальной анархии и успешно препятствовать возникновению новой угрозы со стороны какой-либо из стран. Эти две цели — предотвращение анархии и появления державы-соперницы — неотделимы от определения более долгосрочной цели глобальной деятельности Америки: создания прочной сети международного геополитического сотрудничества.
К сожалению, до сегодняшнего дня усилия, направленные на то, чтобы четко сформулировать новую центральную и глобальную цель Соединенных Штатов после окончания холодной войны, были однобокими. Не удалось увязать потребность улучшения жизни людей с необходимостью сохранения центрального положения Америки в мировых делах. Можно выделить несколько таких попыток, предпринятых в последнее время. В первые два года пребывания у власти администрации Клинтона в выступлениях в поддержку “позитивного принципа многосторонних отношений” недостаточно принималось во внимание реальное положение в области расстановки сил. Позднее в качестве альтернативы основное внимание стало уделяться мнению, что Америка должна сосредоточить свои усилия на “распространении демократической системы” во всем мире, при этом уделялось недостаточно внимания тому, что для Америки по-прежнему большое значение имеет сохранение стабильности в мире и даже развитие практически целесообразных отношений с некоторыми странами (к сожалению, “недемократическими”), например с Китаем.
В качестве главной приоритетной задачи США призывы более узкого характера были еще менее удовлетворительными, например призыв к сосредоточению усилий на устранении существующей несправедливости в распределении доходов в мире, к формированию особых “зрелых стратегических партнерских отношений” с Россией или сдерживанию распространения оружия. Другие альтернативы, а именно: Америка должна сконцентрировать свои усилия на защите окружающей среды или, в более узком плане, на борьбе с локальными войнами, также не учитывали основных реальностей, связанных со статусом мировой державы. В результате ни одна из указанных выше формулировок не отражала в полной мере необходимости создания минимальной геополитической стабильности в мире как основы для одновременного обеспечения более длительного существования гегемонии США и эффективного предотвращения международной анархии.
Короче говоря, цель политики США должна без каких-либо оправданий состоять из двух частей: необходимости закрепить собственное господствующее положение, по крайней мере на период существования одного поколения, но предпочтительно на еще больший период времени, и необходимости создать геополитическую структуру, которая будет способна смягчать неизбежные потрясения и напряженность, вызванные социально-политическими переменами, в то же время формируя геополитическую сердцевину взаимной ответственности за управление миром без войн. Продолжительная стадия постепенного расширения сотрудничества с ведущими евразийскими партнерами, стимулируемого и регулируемого Америкой, может также способствовать подготовке предварительных условий для усовершенствования существующих и все более устаревающих структур ООН. Тогда при очередном распределении обязанностей и привилегий можно будет учесть новью реалии расстановки сил в мире, столь изменившиеся с 1945 года.
Эта деятельность обеспечит и дополнительное историческое преимущество использования в своих интересах вновь созданной сети международных связей, которая заметно развивается вне рамок более традиционной системы национальных государств. Эта сеть, сотканная многонациональными корпорациями, неправительственными организациями (многие из которых являются транснациональными по характеру) и научными сообществами и получившая еще большее развитие благодаря системе Интернет, уже создает неофициальную мировую систему, в своей основе благоприятную для более упорядоченного и всеохватывающего сотрудничества в глобальных масштабах.
В течение нескольких ближайших десятилетий может быть создана реально функционирующая система глобального сотрудничества, построенная с учетом геополитической реальности, которая постепенно возьмет на себя роль международного “регента”, способного нести груз ответственности за стабильность и мир во всем мире. Геостратегический успех, достигнутый в этом деле, надлежащим образом узаконит роль Америки как первой, единственной и последней истинно мировой сверхдержавы.

Зачем мне считаться шпаной и бандитом?

Samstag, 23. Januar 2010

Збигнев Бжезинский. 3

Keine Kommentare:

Kommentar veröffentlichen

Метки