ПОСЛЕДНИЕ ДНИ СЕМЬИ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II

________________________________________
†
публикуется по благословению
Василий Комлев
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ СЕМЬИ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II
________________________________________
Об ужасной трагедии семьи последнего российского императора Николая II и его ближайшего окружения написаны целые тома исследований и выдвигалось множество разнообразных версий, но во всех известных мне работах на эту трагическую тему повторяются одни и те же ошибки первых версий 20-х годов, которых были в свое время вынуждены придерживаться исследователи из-за политических требований того времени – и тем самым вводить общество в ложную сторону, выгодную очень многим. Часто повторяемые ложные версии настолько въелись в общее сознание, что всякая другая, непривычная точка зрения может вызвать понятное отторжение и неприятие. Сейчас, насколько я заметил, создано два основных мнения по рассматриваемому вопросу: мнение абсолютных сторонников следователя Н.А. Соколова, делающих свои неопровержимые выводы по его книге «Убийство царской семьи», и мнение согласных с выводами «Государственной Комиссия по изучению вопросов, связанных с исследованием и перезахоронением останков российского Императора Николая II и членов его семьи» и заключениями следователя Соловьева В.Н. Некоторые члены из состава этой комиссии был подобраны как бы специально из таких вызывающих общественную аллергию личностей, что в объективность ее, какой бы она ни была, мало кто поверил, особенно в православной среде.
А вот я оказался в какой-то мере в своем исследовании как бы между двумя огнями: одни распнут, другие засмеют. Ради поиска истины мне приходится поступиться общепринятыми мнениями и попытаться донести совершенно другой взгляд и иное мнение. Я иногда задаюсь вопросом, а нужна ли людям та правда, давшаяся мне так тяжело и душевно мучительно больно? Неужели им нужны сказки, мифы, внутренние заблуждения и утверждаемая врагом ложь? И я все больше прихожу к мнению, что люди по своему устройству лучше принимают сказочное, чем истинное. Нужна ли им правда о последних днях жизни Царской Семьи — нет, им нужна икона. Нужны ли им обыкновенно жившие Царь и его Семья — нет, им нужны святые. Я глубоко уверен, что у меня последнее особое мнение по Екатеринбургской трагедии. И оно не принадлежит лично мне.
Так получилось, что я оказался обладателем информации последних дней жизни Царской Семьи несколько иного содержания и направления, чем до сих пор было известно всем интересующимся данным вопросом. Потому я был вынужден провести самостоятельно объемный анализ всех доступных мне материалов, касающихся последней русской императорской семьи, реконструируя как бы заново события прошлого. И была предпринята попытка расшифровать с иной точки зрения это трагическое для всей российской истории событие, попытка четче увидеть и показать другим под иным углом спрятанную за полуправдивыми документами и откровенной ложью, открывшуюся мне иную жизнь. И потому пришел к несколько иным результатам и выводам, чем те, которые до последнего времени известны всем. Как бы лукаво ни прятали правду, время приходит ее знать! Зря, выходит, самоуверенно хвастал товарищ Войков, что “мир об ЭТОМ никогда не узнает!”
Все началось с того, что однажды, в 1993 году, я удивленно записал в свой дневник, куда я иногда записывал свои наиболее яркие мистические видения: “А сегодня побывал в царской семье, которую должны расстрелять...”. Каким-то образом, в тонком сне, мое сознание включилось как бы в параллельность сознания цесаревича Алексея и все его мысли и чувства, которые он переживал в данный момент, стали доступны моему сознанию. У мистиков такое состояние называется “перенос сознания”, в нашей же православной литературе лиц, имеющих подобные видения, называют “тайнозрителями”. До этого дня мое отношение к последнему императору Николаю II, как к руководителю государства, было не очень лестное, а тут – прочувствованный запредельный опыт внутренней жизни Царской Семьи, переданный мне мальчиком, жившим 80 лет назад, заставил многое передумать, переоценить и даже жить совсем по-иному. Потому все переданное: увиденное, услышанное и прочувствованное я постарался найти и сравнить в известной литературе и, конечно, передать на суд общественности. Опираясь на свои выводы и заключения, я не утверждаю в абсолютности, что так и было, уж слишком большие Силы заинтересованы в сокрытии истины, но переубедить меня в этом мире будет достаточно сложно, не говоря о множестве подложных документов и мифов, запущенных для запутывания действительности происшедших событий. Версия, предлагаемая мной, должна помочь в какой-то мере в профессиональном и объективном расследовании убийства Царской Семьи. Думаю, что и вдумчивые русские люди во многом со мной согласятся, т.к. все мною написанное достаточно похоже на правду, чем на художественный вымысел. Историческая правда, видимо, искала пути для своего проявления…
Я вынужден в представлении заданного исследования быть во многих вопросах кратким, т.к. смысл представляемой версии не в известных подробностях, кочующих от одного автора к другому, а в ином взгляде на происшедшие события. Мной вставлены диалоги членов Царской Семьи, которых нет ни в одном издании, но примерно каковы они были на самом деле, исходя из рассматриваемой ситуации. Многим из читающих эти строки поверить написанному будет стоить определенных ментальных усилий, т.к. глубокая обратно-отрицательная связь прекрасно работает не только в мире электроники, но и в мире мысли. “Нежелательная” мысль будет настолько незаметно глушиться из мира мысли одного лагеря, может быть даже до отвращения к читаемому материалу, что она без “поддержи” из другого лагеря не сможет даже проявиться и удержаться.
Как всякому опытному читателю, мне несложно рассматривать некоторые человеческие и душевные качества пишущего что-то от себя, что не является чем-то исключительным и потому иные характеристики даются, исходя из моих субъективных оценок.
Начнем с небезызвестной личности Бориса Николаевича Соловьева и его роли в деле освобождения Царской Семьи из заключения в г. Тобольске, куда та была направлена после ареста Временным правительством Керенского летом 1917 года. Жаль, что не встречал его фотографических изображений, но исходя из тех его дневниковых отрывков, которые попали в печать, можно твердо заключить — эта личность неспособна быть первой скрипкой в готовящейся последними верными людьми организации побега! Вялохарактерность просто лезет из каждой написанной им фразы. Потому я согласен с некоторыми версиями, утверждающими, что он не способен быть самостоятельным организатором никакого крупного мероприятия! Он может быть только исполнителем другой внешней, сильной воли. И вот он, в августе 1917 года, вслед за Семьей прибывает в Тобольск и через архиепископа Гермогена пытается наладить связь с императором Николаем II, что ему почему-то не удается. А причина одна — Николай II, обладая великолепной, почти абсолютной зрительной памятью, помнил документ, составленный русской контрразведкой, в котором говорилось, кто из круживших около Григория Распутина был завербован и какой разведкой. Соловьев Б.Н. работал, похоже, на немцев. Во второй раз этот Соловьев (настырно) появляется уже как муж дочери Распутина — Матрены – и как личный представитель единственной подруги императрицы — Анны Вырубовой, чем должен вызвать неприятные минуты в доме на улице Свободы, где размещалась тогда Семья. Та, кому Александра Федоровна больше всех на свете верила и доверяла, оказалась “под колпаком” у главных ее врагов — немцев. По поздним вечерам, когда охрана считала своих царственных узников уже спящими, те сходились в темной гостиной на семейные советы, где обсуждались все волнующие Семью вопросы без опаски быть кем-то подслушанными. Обычно дети докладывали родителям все услышанное за день. В тот раз Александра Федоровна на удивление энергично и очень взволнованно ходила по темной комнате и почти в приказном тоне убеждала мужа: “Ты ошибаешься, ты не можешь этого помнить, в том документе его не было!”, на что Николай Александрович, стоя на одном месте, совершенно невозмутимо и спокойно отвечал: “Я помню, я хорошо помню его фамилию в списке немецких агентов”. Гнать же теперь, с такими рекомендациями, Соловьева уже было нельзя. Если германцы затеяли свою игру — пусть играют через “засвеченного” агента. Бедная, наивная Анна! Она проживет до 1964 года с мыслью, что именно она самая виновная в смерти Царской Семьи.
Соловьева же сводят с другим “преданным” человеком — священником Васильевым, который Семье очень «услужил», проводив ее колокольным звоном в день восшествия на престол, 21 октября, из церкви до дома, а во время литургии, в первый день Рождества, провозгласил многолетие императору, последствия чего для арестованных были не очень приятными. Если после первого случая в Семье решили отнести происшедшее за досадную оплошку провинциала, то второй случай вызвал подозрение и недоверие. Славная получилась парочка — два провокатора. Так и надежнее и спокойнее.
Еще во времена “свободной” жизни, когда Семья жила под колоссальным нажимом дворцовых сплетен и интриг против Них со стороны вдовствующей императрицы Марии Федоровны и дяди Николая II — Николая Николаевича и их сторонников, когда каждое слово подслушивалось, доносилось и перевиралось, когда рядом почти не было искренне преданных и верных людей, у всех выработался определенный стиль поведения, когда надо всегда следить за своими поступками и отвечать за каждое произнесенное при постореннем слово. Как-то в близком семейном кругу император Николай II в сердцах обмолвился: “Они мешают больше, чем Дума и партии все вместе взятые.”
В Тобольске ситуация не изменилась, Семья прекрасно знает, что за ней следят везде и всюду, потому и ведет себя соответственно в разговорах при посторонних, а дневниковые записи всеми ведутся с таким учетом, как будто их читает как большевистская, так и немецкая агентура. В чем и была роковая ошибка в расчетах царя Николая. Уверенный, что все большевики пляшут под дудку немецкого Генерального штаба и что их действия в какой-то мере согласованы на высшем уровне, он не учел очень даже самостоятельную третью силу, свившую себе гнездышко на Уральском хребте. Черные вороны в предчувствии богатой наживы внимательно кружили над обреченной ими жертвой. Когда же был задуман и почти организован побег, не входивший в планы екатеринбургских чекистов, те смогли его пресечь. И узнали они об этом плане только от лица достаточно приближенного к Семье. И это никак не мог быть солдат охраны, как утверждают некоторые исследователи. Многие из прислуги приняли на себя роль добровольных сыщиков и шпионов. Наблюдательный друг Семьи, наставник Алексея и учитель французского языка, месье Жильяр пишет в своем дневнике:
“17 марта. Масленица... Дети грустно смотрят на всех этих веселящихся людей. С некоторого времени они начинают скучать и их тяготит их заключение...
19 марта... Государыня добавила вполголоса: “ После того, что они сделали с Государем, я предпочитаю умереть в России, нежели быть спасенной немцами!” ...
26 марта. Отряд в сто с лишним красногвардейцев прибыл из Омска... Ее Величество сказала мне, однако, что имеет основание думать, что среди этих людей много офицеров, поступивших в красную армию в качестве солдат, она утверждала также, не поясняя, откуда она это знает, что в Тюмени собрано 300 офицеров”.
Наивный Жильяр, столько лет проживший среди Семьи, так и не научился разбираться в хитросплетениях дворцовых интриг. Значит, где-то между 19 и 26 марта Семья решилась на побег. План побега, давно предложенный Соловьевым (немецкий), у Николая Александровича, знавшего непробиваемость своей супруги в раз принятом решении, лежал под толстым-толстым сукном. Александра Федоровна искренне, не особо даже скрывая, презирала свою императорскую немецкую родню за использование немецкой стороной в войне с Россией подлых, низких, недостойных уважения методов ее ведения.
Как-то на прогулке с Алексеем вокруг дома Николай Александрович на его вопрос: “Неужели во всей России нет никого, кто бы хотел нас вызволить?”, — ответил: “Что это, многие хотят, но у них планы нереальные. А у кого реальный — мы не желаем, так как он немецкий. Они же предлагают по весне, как только вскроются реки, на морской шхуне “Святая Мария”, которая сейчас зимует в Тобольском порту, уйти по Иртышу, Оби в Карское море, а дальше — предполагаемая свобода”. Алексей с тайной “немецкого” побега делится с сестрами. И дети наседают на отца: “Нельзя ли бежать на этой шхуне и остаться в России?” — “Можно, — отвечает отец, — но надо после того, как мы пройдем впадение Иртыша в Обь, совершить на судне небольшой переворот, где в основном должна быть преданная нам команда и, повернуть его назад, но уже по Оби, спрятавшись на какое-то время в одном из ее глухих таежных притоков, переждав опасное время. Но так как по всему пути следования наше прохождение будет контролироваться, нужно будет под покровом ночи, незаметно, проскользнуть контрольную точку в месте впадения Иртыша в Обь”. И уставшие от заточения дети уговаривают отца на двойной побег. “Что меня, - вы мама' уговорите”. Перед Алексеем, прекрасно знавшим свою силу над матерью, у мама' рухнули все принципы. Короткое счастливое время подготовки к побегу...
И вот 26 марта прибыл из Омска странный отряд красногвардейцев под командой красных офицеров: Демьянова и Дегтярева, которых хорошо знали в Тобольске. Про Дегтярева в городе говорили, что в юности он отличался крайними монархическими взглядами. Боткина показывала следователю Соколову: “За все время пребывания в Тобольске этот отряд красногвардейцев не произвел ни одного обыска, не сделал ни одного расстрела, не вмешался ни в одну скандальную историю”. Но так как подготовку к побегу от слуг скрыть будет невозможно, то пускается слух через месье Жильяра неверного направления побега — Тюмень. Княжны, стоя у двери, спорили, кто подойдет к Жильяру для запуска дезинформации, пока их не перебила Александра Федоровна: “Ладно вам, я сама с ним поговорю”, — и медленно пошла к месье, одиноко смотрящему в темный проем окна.
До прибытия омского отряда, 24 марта из Омска прибыл некто Дуцман как комиссар Тобольска и Царской Семьи, который ничем себя не утруждал, кроме как наблюдением за Семьей и самим фактом ее пребывания в доме. Следователь Н.А.Соколов пишет: — “За 3,5 недели до приезда Яковлева в нем (Тобольске — В.К.) вдруг как бы по мановению чьей-то дирижерской палочки закипела внезапно бурная жизнь”. Где-то в это время русские монархисты вели переговоры с немецкими дипломатами. Немцы их успокоили: “Вы можете быть совершенно спокойны, Царская Семья под нашей охраной и наблюдением”.
11 апреля Семья получает секретное сообщение, скорее всего от Соловьева, что из Москвы скоро прибудет комиссар с непонятными полномочиями, возможен выезд на суд в Москву, побег под угрозой и надо любыми средствами продержаться в Тобольске до вскрытия рек. Телеграммы екатеринбургских чекистов, раскрывших через предателя план верного направления побега, подействовали на Москву. Секретарь ЦК партии по Уралу и Сибири Шая Голощекин убеждает Свердлова в достоверности сведений, полученных от шпиона — заговор монархиста Соловьева есть полная реальность и Семья готовится к побегу на судне “Мария”, как только вскроются реки. Москва принимает решение: “Совет Народных Комиссаров постановил вывезти Романовых пока на Урал. В Тобольске,- говорил Я. Свердлов комиссару Василию Яковлеву, — такая каша, надо ее скорее расхлебать... Тебе предстоит все это уладить. А самое главное — это то, что ты должен выполнить свою миссию чрезвычайно быстро. Скоро будет распутица, а если тронется лед, тогда придется отложить перевозку до установления пароходного сообщения с Тюменью, а это ни в коем случае нежелательно...” С января 1918 года Яковлев по полученному мандату — военный комиссар Урала. Но еще до вступления Яковлева в должность, этот мандат у него был аннулирован председателем Всероссийской коллегии по формированию Красной Армии Н.Подвойским и Ш.Голощекиным.
Для того, чтобы задержаться в Тобольске до вскрытия рек, у Cемьи возникает и осуществляется свой план действия. Конечно, это не пьеса Чехова, которую недавно ставили в доме на улице Свободы, но спектакль, сыгранный очень чисто, получился. Вечерело, все, нагулявшись, ушли в дом. Но вскоре проинструктированный родителями Алексей возвращается один. Он сначала качается на качелях, но никого нет, кто бы на него обратил внимание. Никогда в жизни цесаревич Алексей не чувствовал себя таким бодрым и здоровым, как в эту зиму, теперь же он должен разыграть болезнь, как в Спале осенью 1912 года. Для полной веры нужны, очень нужны свидетели его “травмы”. Но во двор никто не выходит и тогда он находит развлечение, достойное семейного баловня — съезжая несколько раз на деревянном корыте по ступенькам, ведущим со второго этажа дома, во двор. Грохот стоял неимоверный, который уж точно был услышанным всеми обитателями дома, обеспечивая тем самым полную достоверность необходимой болезни. Отец же выскочил, прекрасно понимая, сколь смертельно опасно развлечение больного гемофилией сына, только лишь когда тот закричал на всю округу: “Папа', папа'!!!” Предупрежденный доктор дает заключение: — сильный ушиб обеих ног, мальчик надолго прикован к постели. “Болезнь” Алексея опередила возвращение солдата из Москвы с распоряжением от ЦИКа большевиков только на одни сутки, пресекая как бы возможное получение от него секретной части решения Свердлова о вывозе всей Царской Семьи из Тобольска. Согласно же привезенному солдатом документу, содержание узников ужесточается с этого дня – 12 апреля; арестовываются генерал Татищев, князь Долгоруков, мистер Гиббс, графиня Гендрикова и госпожа Шнейдер, до этого свободно проживавшие в доме Корнилова, стоявшем через улицу напротив. А 13 апреля из Екатеринбурга, после выгнанного первого отряда, прибывает отряд “злобного еврея” Заславского, равный по численности омскому – как бы блокируя его. Демьянов же договорился с Кобылинским, в случае чего, о помощи своему отряду. Потом и комиссар Яковлев принял также сторону омичей. Если бы они знали тайные задачи друг друга!
В доме же на улице Свободы начинался спектакль, в который убеждают верить, как в реальное событие, до сих пор весь мир. Жизнь дворцовая – что жизнь на сцене. И выживали только умеющие талантливо играть и тонко вести интригу. Они играли великолепно, но слишком большие Силы играли против них
22 апреля, поздно вечером, прибывает для выполнения своей главной жизненной миссии — увоза и спасения Семьи комиссар Яковлев со своим вооруженным отрядом в 150 бойцов.
24 апреля Семья уже знает о внешней цели его приезда и просит через телеграмму совета у московской монархической группы Кривошеина. Те рекомендуют “уступить лишь в крайнем случае категорическому предписанию врачей”.
25 апреля, второе действие спектакля. Яковлев просит аудиенцию у Николая II через полковника Кобылинского и генерала Татищева. Николай Александрович назначает после завтрака, в 2 часа, прекрасно зная, о чем у них будет идти разговор. И его жесткая фраза, сказанная по-царски: “Я никуда не поеду!”, была элементарной проверкой — есть ли у Яковлева полномочия отложить отъезд. У Яковлева их не было.
Следующая сцена, опять разыгранная перед Жильяром, которого приглашает царская дочь Татьяна послушать известный монолог императрицы: почему она оставляет “опасно больного”, горячо любимого сына и едет с мужем. Александра Федоровна так беззаветно и в какой-то мере безумно любила своего сына, что будь он по-настоящему опасно болен, то никакая причина не смогла бы ее оторвать от него. И, знать, была у любимца Семьи, простодушного Жильяра, слабость на язычок, а Семья, изучившая его до тонкостей, была уверена, что он не выдержит и обязательно все запишет в свой дневник или кому-нибудь потихоньку проболтается об услышанном. А он верит всему, что ему серьезно говорят Их Величества. В конце монолога Александра Федоровна в отчаянии как бы проговаривается: — “Однако Господь не допустит этого отъезда, он не может и не должен иметь места! Я уверена, что сегодня ночью на реке начнется ледоход…” Но истинную причину, почему Александра Федоровна решила ехать, она сказала госпоже Тутельберг: “Я должна оставить мальчика и разделить жизнь или смерть мужа”. Может, и от того, чтобы еще более отвести подозрения от готовящегося побега, в центре которого теперь стоит Наследник, она предлагает добровольно поехать с собой любой из дочерей. Она не может им приказывать, когда освобождение так близко. Пока остальные обдумывали, со слезами на глазах согласилась жертвенная Мария.
В последнюю ночь перед отъездом последние инструкции Алексею — теперь ему на правах Наследника командовать переворотом на шхуне. Отец очень волнуется — сможет ли мальчик настоять на изменении маршрута. Договариваются о шифре подцензурной переписки: обычные на первый взгляд предложения принимают необычный внутренний смысл, понятный только посвященному. По-моему, самое важное и главное помещалось в конце послания.
Семья прощается КАК НАВСЕГДА! И Они в этом были тогда полностью уверены. Лица Великих Княжон опухли от слез. Жильяр подмечает в своем дневнике:
“Четверг, 25 апреля... Государыня, прощаясь, просит меня не сходить вниз и остаться при Алексее Николаевиче. Я отправляюсь к нему, он плачет в своей кровати. Великие Княжны возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата...”
Добавим — смертельно больного по официальной версии. И что это за горе такое: прощаясь с родителями и сестрой только на время болезни брата и зная, что только от его выздоровления зависит их разлука, они так убиваются, не обращая внимания на Алексея, на его страдания? Нет, просто в неподдельном горе они забыли о его поддельной болезни, а месье Жильяр слишком близок и наивен, чтобы перед ним напрягаться в продолжении спектакля. Нагоняй от брата на следующий день они все же получили.
3 мая начальник охраны полковник Кобылинский получил телеграмму с извещением о том, что родители с сестрой были задержаны в Екатеринбурге. Яковлев, осознав, что ждет арестованных в этом городе, сделав ложный маневр в сторону Екатеринбурга, везет их в обратном направлении — в Омск. Александра Федоровна запишет в своем дневнике:
“16(29) апреля... Омский сов. деп. не разрешает нам проехать через Омск, так как боятся, что нас захотят увезти в Японию”.
Не в силах устоять перед напором уральских чекистов, к тому же объявленный ими “вне рядов революционеров”, Яковлев вынуждено направляет состав в обратный путь, предварительно предупредив телеграммой Свердлова о неизбежной смертельной опасности, ожидающей царя в Екатеринбурге:
“...Еще одно соображение: если Вы отправите багаж (т.е. Николая Романова — В.К.) в Симский округ (Уфимской губернии. — В.К.), то Вы всегда и свободно можете его увезти в Москву или куда хотите. Если же багаж будет отвезен по первому маршруту (в Екатеринбург — В.К.), то сомневаюсь, удастся ли Вам его оттуда вытащить. В этом ни я, ни Гузаков, ни екатеринбуржец Авдеев — никто из нас не сомневаются; так же как не сомневаемся в том, что багаж всегда в опасности. Итак, мы предупреждаем Вас в последний раз и снимаем с себя всякую моральную ответственность за будущие последствия...”
Перед самым Екатеринбургом со стороны Омска имеется железнодорожный путь в сторону Челябинска, куда, спасая царя от беззакония, Яковлев еще раз пытался направить свой состав. Нет, не удалось ему вырвать царя из пут уральских пауков. Именно к этому моменту в его жизни следует приводить воспоминания жены Яковлева: “...как часто он не спал по ночам, как мучился и постоянно восклицал: “Что же я наделал!” Да, у него шанс почти был... Так совпало не случайно, что Яковлев, видный революционер, был лично знаком с председателем Тобольского Совета балтийским матросом П. Хохряковым и председателем Омского Совета В. Косаревым... Не помогли дружеские связи.
Александра Федоровна в день приезда в Ипатьевский дом на окне занимаемой комнаты начертила знак “свастика” и поставила число прибытия 17/30 апр. 1918, что дало потом повод некоторым обвинить ее в фашизме. Как мистик, я скорее предположу обратное: фашизм в какой-то части в чем-то оказался следствием убийства Царской Семьи. Страшное это было преступление в глазах Божьих. Всем досталось...
Тобол пошел на Страстной, значит - 2 мая. И опять Жильяр наблюдает: “4 мая. Печальный канун Пасхи. ВСЕ УДРУЧЕНЫ...” Да, их опять предали, в который раз. Отъезд царя Николая II сменил планы организаторов побега. Они не захотели рисковать из-за одних царских детей. Они им не нужны. Тобольский архиепископ Гермоген, отчасти посвященный в план операции, попытался сделать безуспешную попытку во время Крестного хода к освобождению заключенных, но без мощной военной поддержки она была обречена.
7 мая получено первое письмо из Екатеринбурга. Дети не столь глупы, чтобы не понять мрачной шутки екатеринбургских чекистов, поселивших родителей с сестрой в доме инженера Ипатьева. Они не могли не понять — из этого дома без достаточной внешней помощи им живыми уже не выбраться!!! И тогда, потрясенные совокупностью всех событий, они решились на свой, опять никем не замеченный побег. Учитывая характер неугомонной, страстно желающей жить Анастасии, мнимость болезни Алексея и безвыходность ситуации, в какой они оказались, этот план, исходивший, конечно, от младших, в действительности существовал. Анастасия плакалась брату: “Им (сестрам) легче умирать, в них влюблялись и они влюблялись, а мне умирать – и я не знаю, что это такое”. Вдвоем они уговорили Татьяну, а втроем уже Ольгу. Общая беда, да и вся жизнь, их слепила настолько крепко друг к другу, что даже бежать, спасая свою жизнь, они могли только вместе. План побега, конечно, разрабатывал “фронтовик” Алексей, у которого за все время заточения была всего одна игра — он мысленно организовывал разные варианты побегов. Отец, готовя своего Наследника, брал его с собой в октябре 1915 года на фронт, где знакомил с работой Ставки, объяснял, как генералы продумывают, решают и проводят военные планы в действие. И вырвавшийся тогда впервые в жизни от женских юбок Алексей воспринимал как губка все, что видел, и все, что слышал. Отец, страстный охотник, учил его, как провести ночь в лесу и как провести зверя. Алексей убеждал сестер: “Я вас так спрячу, рядом пройдут и не заметят”. “Больной” Алексей ведет схему смен караулов, а сестры днями развлекаются на качелях, подслушивая через забор все, что говорят громкоголосые простодушные тобольчане, т.к. надо определиться, куда бежать, ведь погоня бросится в единственно известный им Ивановский женский монастырь. Заводят разговоры со своими по-детски наивными охранниками, задавая им ничего не значащие будто вопросы — составляются по имеющейся у них английской книге психологические портреты, необходимо точно знать — кто “не заметит” момент их бегства, а если заметит, то не будет стрелять. Вначале было сомнение, а вдруг ОНИ поймут внутренний смысл вопросов. Тут кто-то сказал: — "А из них никого нет читающих по-английски. Они понимают только немецкий". Кого имели виду — охранников или слуг? Анастасия носилась по дому и двору как угорелая, чтоб потом забежать в комнату на доклад к брату, с разбега упасть к нему на грудь и с бешеной скороговоркой выпалить ему на ухо все виденное и слышанное. И “окно побега” вычислено, путь составлен, ночь побега определена. Словно само Небо стояло на их стороне — погода в Тобольске стояла тогда летняя. И все драгоценности уже розданы верным людям и спрятаны в тайниках, при этом упрямо повторяли, что все повезут с собой, к родителям. Они знают, что на эту тему их очень внимательно слушают. Последнюю шкатулку с драгоценностями спрятала Татьяна в подвале дома, ловко обманув охранника: “Я ее так спрятала, что, кроме меня, ее никто не найдет!” . Нашли, но только в 30-х годах.
И вот решающая ночь, когда по графику заступал самый безответственный и добрый караул. Все, переодетые в зимние спортивные костюмы, собираются вместе в комнате Княжон. Но, в ответственную минуту у Ольги, парализованной нашедшим на нее сильнейшим страхом, “отказывают ноги”. На правах старшей сестры она отменяет, откладывает побег. И побег срывается. Видимо тогда, впервые в жизни, на нее поднял, насколько позволяла обстановка, свой голос “маленький” брат. Хотя и ему было очень страшно, но она нарушала неписаное семейное правило — то, что принято всеми — становится законом для исполнения всеми. Это на нее не подействовало. “Сейчас еще холодные ночи (как будто две ночи им предполагалось провести в тайге), — был ее женский довод, — побежим в следующее дежурство этого караула”. Следующего дежурства этого караула они уже не дождались. Потом уже там, в Екатеринбурге, сознавая общую обреченность, в прогулках с больным, сидящим на кресле-каталке Алексеем, она, глубоко страдая, как бы просила у него в разговорах прощения за ту свою минутную слабость, имевшей страшную цену — их жизни: “Если бы я только знала, что у нас тогда был единственный шанс на наше спасение, если бы я только знала!”, — часто повторяла она. Сестры внутренне отгородились от Ольги, осуждая ее слабость. Мария приняла их сторону, чего не наблюдалось у Алексея. Даже в своем дневнике отец ни разу не упомянул ее после приезда в Екатеринбург, она старшая, она ответственна. Свидетели показывали, что Ольга походила на человека, переживавшего тяжелую внутреннюю травму.
17 мая отряд полковника Кобылинского распущен и заменен красногвардейцами Родионова. Та жесткость, скорее специальная, с какой заступил на свой пост Родионов, дала понять детям однозначно: у них теперь один путь — Екатеринбург. Жильяр запишет в этот день:
“У нас с генералом Татищевым чувство, что мы должны, насколько возможно, задержать наш отъезд; но Великие Княжны так торопятся увидеть своих родителей, что у нас нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию”.
Через три дня они отплыли в Тюмень. Был ли смысл замены отряда полковника Кобылинского из-за каких-то трех дней? Нет, просто сам отъезд из Тобольска был следствием смены отряда, а три дня понадобились только для подготовки отъезда. Еще через три дня их встретил снегом и слякотью мрачный Екатеринбург, словно Небо опустило свои поводья, оплакивая их дорогу к смерти. Сопровождающих разделили: одних в Ипатьевский дом, других — в тюрьму, а третьих не тронули.
“Я и сейчас не могу понять, чем руководствовались большевистские комиссары при выборе, который спас нашу жизнь. Зачем было, например, заключать в тюрьму графиню Гендрикову и в то же время оставлять на свободе баронессу Буксгевден, такую же фрейлину Государыни? Почему их, а не нас?” — наивно задается вопросом все тот же Жильяр. Ответ, думаю, в том, что екатеринбургские чекисты не особо верили в свою легальную долговечность и предполагали, что после их собственного, почти неизбежного скорого поражения, по делу расстрела Семьи будет вестись очень серьезное следствие. Заключая одних и не трогая других, они, тем самым, отводили внимание от своего главного провокатора, благодаря которому им удалось сорвать побег и которому они должны сохранить жизнь для последующего использования. Знали: грамотно поставленное следствие будет его искать! Перебирая близкое окружение Семьи, ну очень напрашивается на эту роль камердинер Ее Величества Волков. Его книга “Около царской семьи” дает поводы к этому подозрению. Конечно, по рукописи прошлась рука вдовствующей императрицы Марии Федоровны, при которой жил Волков в Копенгагене, настолько там чувствуется ее завуалированная ненависть к снохе и досада к сыну. Принципиально преданный Семье человек не допустил бы таких правок. К тому же камердинер Волков был в Тобольске тайным связником между Соловьевым и бывшим императором Николаем II. Очень похоже, что ему уже был организован побег на вокзале Екатеринбурга, когда незадачливый охранник вдруг их покинул, надолго пропав в привокзальной сутолоке. Но Гендрикова и Шнейдер отказались бежать. И все же ему удалось совершить побег, когда их, 11 приговоренных, вели в ночь с 3 на 4 сентября на расстрел 22 охранника. Волкову же тогда было 59 лет. Подробнейшему описанию своего побега он посвящает более половины содержания своих “Воспоминаний...”, словно боясь, что ему не поверят и будут проверять. Но при всех моих подозрениях, буду рад, если я ошибаюсь.
Из книги записей дежурств:
“22(?) Мая. Прибыли в Дом особого назначения семья Романовых из (4) четырех человек: Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна, Анастасия Николаевна, Алексей Николаевич и с ними повар Иван Михайлович Харитонов, мальчик Леонид Иванович Седнев...”
Приезд, даже в новую тюрьму, для детей все равно в радость. Они снова вместе. Но новая тюрьма опасней и строже, и опять шепот на ухо Алексею: “Милый, пострадай еще, мы тебя очень любим!” Как не хочется болеть всю жизнь болевшему, но это надо для всей Семьи. Раз нужна эта жертва, он идет на нее, ударяясь при всех во время шутливых маневров среди разложенных вещей правым коленом. Отец запишет своем дневнике 23(10) мая: “Вечером, как нарочно, он ушиб себе колено и всю ночь сильно страдал и мешал нам спать”. Написал, рассмеялся и пошел спрашивать совета у не спавших всю первую ночь близких — исправлять ошибку нельзя, вырывать листок тоже. Решили спрятать дневник на несколько дней, тогда ОНИ, “тайно” читающие дневник, не поймут ошибки. И никто не обратил внимания до сих пор: — как можно хотеть спать в первую ночь после напряженной разлуки! Александра Федоровна даже не сделала в этот день обычной записи в своем дневнике. Всю первую ночь они провели в анализе всего происшедшего с ними за все разлучное время. Психологический подход к охране, опиравшийся на результаты незаметного психологического тестирования, который позволял определить с большой вероятностью человека, склонного к добру или к злу, был одобрен и с успехом применен к охранникам коменданта дома особого назначения (ДОНа) Авдеева.
Достаточно быстро арестованные расположили к себе своих охранников. Это их, скорее всего, и спасло потом, 13 июня, когда Семье вдруг было приказано готовиться к отъезду и она пребывала в напряженном ожидании до 11 вечера, пока им не было сказано об отмене переезда. Это была первая попытка расстрела Царской Семьи в Екатеринбурге, которая сорвалась из-за отказа охраны выполнять беззаконный приказ Уральского ЧК и тех, кто стоял за ними. В эту ночь с 12 на 13 июня в Перми был расстрелян младший брат Николая II — Великий Князь Михаил Александрович.
В книге записей дежурств записано:
“11 Июня. Введен усиленный внутренний караул, добавлено тринадцать (13) человек.
12 Июня. Обычная прогулка семьи Романовых. Был принят доктор Деревенко, который заявил, что в городе ходят слухи, будто бы Алексей Романов убит и схоронен сегодня ночью, заявление было сделано перед принятием коменд [анта]”.
Из дневника Николая II: “28 мая(ст.ст).(10 июня) ...Омерзительно! Внешние отношения также за последние недели изменились: тюремщики стараются не говорить с нами, как будто им не по себе, и чувствуется как бы тревога или опасение чего-то у них! Непонятно! (Все ему было понятно, так как на наивных лицах солдат мысли читались в открытую).
31(ст.ст) мая.(13 июня) Вознесение. …Днем нас почему-то не выпускали в сад. Пришел Авдеев и долго разговаривал с Евг. Серг. [Боткиным]. По его словам, он и областной совет опасаются выступлений анархистов и поэтому, может быть, нам предстоит скорый отъезд, вероятно — в Москву! Он просил подготовиться к отбытию. Немедленно начали укладываться, но тихо, чтобы не привлекать внимания чинов караула, по особой просьбе Авдеева. Около 11 час. вечера он вернулся и сказал, что еще останемся несколько дней. Поэтому и на 1-е июня остались по- бивачному, ничего не раскладывая. Погода простояла хорошая; прогулка состоялась, как всегда, в две очереди. Наконец, после ужина Авдеев, слегка навеселе, объявил Боткину, что анархисты схвачены и что опасность миновала и наш отъезд отменен! После всех приготовлений даже скучно стало! "
Немного позже Семья узнала, какие намерения стояли у Екатеринбургского ЧК — завезти всех в лес и расстрелять. План точно такой же, как в случае с убийством брата государя Михаила Александровича, большевики большой фонтазией не обладали. Впоследствии уже все были уверены — пока их охраняют красногвардейцы Авдеева и пока он комендант дома особого назначения, они в полной безопасности, беззакония он с Мошкиным не допустят. Через Авдеева Семья многое знала обо всем происходящем на воле, от него она узнала и подробности трагедии в Перми.
Царапина на колене Алексея давала связь с волей, т.к. к нему иногда допускали оставленного на свободе доктора Деревенко. Исследователи усиленно выделяют болезнь Наследника, которая не была тогда столь опасной, забывая при этом о болезни Александры Федоровны, от которой она очень, очень страдала. Она не хотела, чтобы ОНИ знали о ее сильнейших головных болях, тяжелейших приступов мигрени, а доктор Деревенко был единственным, кто мог составить и принести нужное лекарство. К тому же необходим был свой человек для вероятной связи с монархистами. 26 мая впервые показался один из главных специалистов Уральского ЧК — Янкель Юровский. Из дневника Николоая Александровича: — “13(26) мая. Воскресенье. …Как все последние дни, В.Н.Деревенко приходил осматривать Алексея, сегодня его сопровождал черный господин, в кот. мы признали врача”. Врач обязательноо присутствует перед казнью!
Должно быть, он мнил себя неплохим психологом, а внутри себя таил элементарные садистские склонности. Похоже, что себя он хотел воображать сытой кошкой, лениво играющей с насмерть перепуганными мышками перед тем, как их съесть. Но мышки почему-то не боялись ни его, ни приближающейся смерти, которую ясно осознавали и ему это было очень интересно наблюдать. Он прошел, видимо, когда-то неплохую революционную школу и понимал, для чего нужен был Семье доктор и, допуская его к Алексею, всегда при этом присутствовал, стоя у спинки кровати, не спуская глаз с пальцев Деревенко, отсекая всякую возможность передать что-либо или сказать. Наигравшись в эту игру, он вообще запрещает доктору появляться в доме особого назначения. Разгадал он и затею с качелями, качаясь на которых, можно слышать уличные разговоры, потому и велел обнести дом вторым забором, чтоб ни один звук с улицы не смог достичь ушей заключенных - официально заявив об отсечении любопытствующих, стекающих к заборным щелям.
26 (13) июня, Семья получает первое письмо “офицера”, которому очень хочется верить. Для ответного послания Семья собирается ночью в комнате Княжон у их единственного, освещенного лунным светом окна. Алексей, хромая, самостоятельно встал с постели и пристроился возле дверного косяка. Ответ пишется одной из сестер, значит, Николай Александрович допускает провокацию. “Моя рука — документ!” — говорит он, не исключая вероятность революционного суда над собой и какую опасность может представлять это письмо, написанное его рукой в этом случае. Все дети, зная ревность матери к бывшей власти отца, с любопытством и легкой иронией повернулись в ее сторону. Александра Федоровна слегка замялась и повторила за мужем: “Конечно, моя рука тоже документ”. “Если вы следите о нас, вы всегда можете нас спасти в случае опасности НЕИЗБЕЖНОЙ И РЕАЛЬНОЙ...” — пишется в ответе к предполагаемым освободителям одной из сестер под диктовку отца. 27 (14) июня царь запишет в своем дневнике: “...провели тревожную ночь и бодрствовали одетые…Все это произошло от того, что на-днях мы получили два письма, одно за другим, в кот. нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми!”. Записал, потому что вычислил — игра провокаторов и эта запись стала необходимой. Читающий Его дневник чекист должен верить в искренность записей.
Внешний вид Княжон не особо нравится одному солдату-охраннику. Их деревенские в царских платьях краше бы были. Другой помечает черные глаза мальчика, не зная, что до того, как попал он в ипатьевскую ловушку, они у него были серо-голубыми. ОНИ не видели слез! Дети-узники прекрасно знали, что каждый день может быть последним в их жизни. Строгая мать вначале сурово запрещала кому-либо плакать, но когда смерть предстала в полной своей неизбежности, она сняла свой запрет. И они, когда никто посторонний их не видел, обнявшись, плакали, призывая Господа, если смерть неизбежна, то пусть тогда приходит быстрее. Лица сестер заметно изменились, выплаканные глаза запали и высохли. Какая красота в ожидании смерти?
Перед Уральским ЧК явно стояла задача уничтожения всей Царской Семьи, но на пути их замысла вдруг встал большевик Авдеев, как комендант ДОНа. Они его снимут с этой должности 4 июля и его должность вынужден будет взять Я.Юровский. Заместитель Авдеева Мошкин арестовывается, заменяется вся “ненадежная” русская внутренняя охрана Ипатьевского дома на австро-венгров. В Москву за инструкциями к Свердлову отправляется секретарь ЦК партии по Уралу и Сибири Ш. Голощекин, где 5 июля левыми эсерами под руководством Блюмкина провокационно взрывается немецкое посольство. В момент взрыва погибает посол Вильгельм Мирбах, с которым успешно вели монархисты переговоры об освобождении Царской Семьи.
И вот 11 июля на окна Ипатьевского дома в 10 часов 30 минут ставятся решетки, а в это время возле деревни Коптяки, в районе Ганиной Ямы, замечены Юровский с Ермаковым, именно тогда выбравших шахту (глубиной около 2,5-3 метров) для захоронения своих жертв. 12 июля Уралсовет принимает постановление о расстреле. На следующий день Николаю Александровичу, во время прогулки, кто-то шепнул о нем, выполняя скорее приказ Юровского, чем по “доброте душевной”, очень тому хотелось понаблюдать, как поведут себя обреченные от такого известия. Обреченные, получив такое страшное известие, повели себя как истинные христиане — заказывают назавтра священника, а Алексей принимает первую ванну после Тобольска. Николай Александрович делает 13 июля самую последнюю запись в своем дневнике: “...Известий нет”. До сих пор никто не может понять, что когда Семья ведет свою игру, то не следует понимать написанное или сказанное буквально, а вполне возможен обратный смысл или иной подтекст. И последнюю фразу следует понимать, что получено такое “известие”, после которого нет больше смысла вести дневник, который велся почти ежедневно на протяжении 36 лет. На основании дневниковых записей до сих пор с предубеждением сохраняется отношение к Авдееву и Мошкину, не принимая во внимание того, что Государь специально писал о них в отрицательном ключе, чтоб как-то снять с них подозрения во взаимной симпатии.
14 июля пришли вызванные свящ. Сторожев с диаконом Василием Буймировым для совершения обедницы. Во время службы отец диакон, вместо того, чтобы прочесть, по ошибке запел “Со Святыми упокой” – и в этот момент все члены Царской Семьи опустились на колени... “Знаете, отец протоирей, — сказал диакон Буймиров, когда после службы они вышли из дома, — у них там что-то случилось: они все какие-то другие точно, да и не поет никто”. А случилось одно — Семья прощалась с миром.
15 июля — последняя вспышка надежды. С воли пришли женщины мыть полы. “Княжны помогали нам убирать и передвигать в их спальне постели и весело меж собой разговаривали” — говорила одна из них, Стародумова. Тяжело им досталось это веселье. Юровский, конечно, внимательно наблюдал сцену мытья полов, любезно при этом беседуя с Алексеем, зная, что дети знают о своем скором расстреле, при этом внешне в их поведении ничто не говорило об этом. Потом Александра Федоровна строго отчитывала дочерей, что они плохо играли и не смогли перехватить весточку с воли. Она просто не могла поверить, что внешняя воля монархистов так парализована, что те не ищут даже попыток для связи с ними. А сестры оправдывались вместе с братом: он отвлекал вопросами, они крутились, прикрывая друг друга: “Не было вести, не было у них никакой записки, если б была, глазами бы сказали, а они их отводили” — сказала одна из них.
Странным выглядит повреждение телеграфной связи с Москвой именно вечером 16 июля, но почему-то екатеринбургским чекистам нужна именно московская санкция на расстрел и они ее запрашивают уже через Зиновьева из С.-Петербурга, а ответ-разрешение в Екатеринбург кружным путем пришло по телефону из Перми. Мое предположение, что некоторые из большевистского руководства Екатеринбурга как могли саботировали решение Уралсовета и настояли на подтверждении из Москвы дополнительного приказа-подтверждения о расстреле всей Царской Семьи и их приближенных, возможно, не видя в этом насущной необходимости. Хотя в некоторых случаях екатеринбургские чекисты не считались и с самим Лениным, так как незадолго перед этим требованием (подтвердить решение о расстреле) убили его дядю Ардашева и арестовали двух его племянников.

...Ночной звонок с 16 на 17 июля 1918 года для арестованной Царской Семьи не был уже неожиданным, его ждали второй день, к нему уже внутренне приготовились и знали, где ждет Их беззаконие. Еще за день, 15 июля, было хорошо слышно, как под комнатой Княжон охранники освобождали от вещей помещение и пришли нанятые женщины с улицы мыть полы. Объяснять для НЕЗАКОННО арестованных и приговоренных к смерти, зачем солдаты освобождают от вещей подвал и почему вдруг с улицы пришли женщины для тщательной уборки Ипатьевского дома, совсем не было необходимости. К встрече со смертью готовились. Спрятана в уборной за трубами записная книжка с ключом к семейному шифру. Про подушки сказал Алексей — на его воображение когда-то произвело впечатление, что пуля, пробивающая толстую доску, не может пробить простую пуховую подушку. Как это так — мягкое прочнее твердого? Анна Демидова от волнения взяла даже две: страшно умирать, даже если веришь, что после смерти тебя встретят ангелы. Все, глубоко верующие в Господа, они верили, что после смерти они опять будут вместе, все 11 убиенных душ: Император Николай II, Императрица Александра Федоровна, их дети: Ольга — 22 года, Татьяна — 20 лет, Мария — 18 лет, Анастасия — 16 лет, Алексей — 14 лет и доктор Боткин Е.С., повар Харитонов И.М., прислуга — Трупп А.Е. и Демидова А.С. Но Господь распорядился по-иному... (Юровский в своих показаниях указывал о 12 расстрелянных, для чего им было приготовлено именно 12 наганов для 12 цареубийц, но расстрел в ночь с 15 на 16 июля срывается, а 16 июля мальчика Седнева уводят из Ипатьевского дома, решение о расстреле принято 12 июля, сам расстрел Голощекин планировал на 12 ночи. “Тов. Филипп [Голощекин] предупредил меня, — Вспоминает Юровский, — что в 12-ть часов ночи приедет грузовик, приехавшие скажут пароль, их пропустить и им сдать трупы, которые ими будут увезены, чтоб похоронить”. В ночь с 12 на 13 июня в Перми был расстрелян младший брат Николая II — Великий Князь Михаил Александрович, а 13 была предпринята первая попытка расстрела Царской Семьи.
В дежурство коменданта Сидорова 15 мая было записано: “В моем дежурстве происшествий никаких не произошло. Кроме после перемены караула были найдены во дворе спрятанные ножи 12 шт. Вышеизложенные лица, находящиеся под моим ведением, были сданы полностью. Были замазаны краской окна”. И это до приезда остальных детей и сопровождающих из Тобольска. Юровский вспоминает в 34 году: “Он (Голощекин) мне сказал: отдельные товарищи думают, чтоб провести это более надежно и бесшумно, надо проделать это ночью, прямо в постелях, когда они спят”. А вот что “вспомнил” Михаил Медведев о вариантах убийства Царской Семьи, будто бы обсуждаемых вечером 16 июля: — “Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится — грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать”. Вот вспоминает Никулин в 1964 году:-“ Вопрос — как? Была директива: сделать это без шума, не афишировать этим, спокойно. Как? Ну, было у нас всяких вариантов несколько. То ли подойти к каждому по количеству членов и просто в кровати выстрелить.
- В спящих, да?
- В спящих, да. То ли пригласить их в порядке проверки в одну из комнат, набросать туда бомб”.
Интересная запись в книге записей дежурств Членов Отряда особого назначения по охране Николая от 1 июня: “Около часа дня поступило заявление повара Харитонова о том, что что-то лежит на шкафу в комнате, где помещались раньше гр[аждане] Седнев и Нагорный, по приходе моем туда оказалось, что на указанном Харитоновым шкафу лежат восемь заряженных бомб: пять из них бутылкообразные за №№ 35, 73, 92. Остальные две без №№, две бомбы круглые и одна яйцеобразная № 11, которые по приносе в дежурную комнату были разряжены”. Не правда ли странным выглядит нахождение сначало 12 ножей на 12 заключенных и позже восемь гранат. Еще раз подчеркну, что заключенных изначально было 12 человек.
Александра Федоровна, вследствие своей болезни, вызванной глубоким внутренним перенапряжением, последнее время уходившая все чаще и чаще вглубь своих созерцаний-переживаний, единственная полностью не сознавала происходящего, ей не говорили об их ближайшей участи. Она, можно сказать, спала на ходу и ее в тот момент не будили. Отец и доктор Боткин, переживая, что в момент расстрела Алексей может не сдержаться и показать ИМ страх перед смертью, уговаривали его вести себя мужественно, хотя в успокоении и поддержке больше нуждались сбившиеся в испуганную кучку Княжны. Алексей мог и хотел идти сам, но отец попросил его, чтобы он ему позволил нести его в последний раз: “Мне так легче будет идти”. “А мне с Джимми!” — сказала Анастасия, прижимая своего крошечного песика к сердцу. Остальные сестры взяли по подушке. Все знали, куда им идти.
“При мне, — давал показания на следствии П.Медведев, — никто из членов Царской Семьи никаких вопросов никому не предлагал. Не было также ни слез, ни рыданий. Спустившись по лестнице, ведущей из второй прихожей в нижний этаж, вошли во двор, а оттуда через вторую дверь (считая от ворот) во внутренние помещения нижнего этажа, смежную с опечатанной кладовой. Юровский велел подать стулья; его помощник принес три стула. Один стул был дан Государыне, другой — Государю, третий — Наследнику. Государыня села у той стены, где окно, ближе к заднему столбу арки. За ней встали три дочери (я их всех очень хорошо знаю в лицо, так [как] каждый почти день видел их на прогулке, но не знаю хорошенько, как звали каждую из них). Наследник и Государь сели рядом, почти посреди комнаты. За стулом Наследника встал доктор Боткин (и положил руку на правое плечо Наследника — В.К.). Служанка (как ее зовут — не знаю, высокого роста женщина) встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую. С ней встала одна из царских дочерей. Двое слуг встали в левом (от входа) углу, у стены, смежной с кладовой. У служанки была с собой в руках подушка. Маленькие подушечки были принесены с собою и царскими дочерьми. Одну из подушечек положили на сиденье стула Государыни, другую — на сиденье стула Наследника. Видимо, все догадывались о предстоящей им участи, но никто не издал ни одного звука”.
Очень близко описывает Трагедию М.Медведев: “Юровский с Никулиным принесли три стула — последние троны приговоренной династии. На один из них, ближе к правой арке, на подушечку села царица, за ней стали три старшие дочери. Младшая — Анастасия почему-то отошла к горничной, прислонившейся к косяку запертой двери в следующую комнату-кладовую. В середине комнаты поставили стул для наследника, правее сел на стул Николай II, за креслом Алексея встал доктор Боткин. Повар и лакей почтительно отошли к столбу арки в левом углу комнаты и стали у стенки. Свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами, и только в руках горничной отчетливо белеют две большие подушки. Романовы совершенно спокойны — никаких подозрений. Николай II, царица и Боткин внимательно разглядывают меня с Ермаковым, как людей новых в этом доме”.
Расстрельная команда, возглавляемая Юровским, состояла из 12 человек: Я.Х.Юровского, Г.П.Никулина, П.З.Ермакова, П.С.Медведева, С.Ваганова и 7 «латышей» австро-венгров (предположительно: Андреаса Вергази, Ласло Хорвата, Виктора Гринфельда, Имре Надя, Эмила Факете, Анзельма Фишера, Иледора Эдельштейна), через дверной проем и подвальные окна расстрел наблюдали стоящие на посту А.А.Стрекотин, Дерябин и И.Н.Клещеев. Правда в 1934 году Юровский говорил: “…в последний момент двое из латышей отказались — не выдержали характера”.
На включение в число цареубийц и свидетелей расстрела претендуют еще несколько человек, как, например, чекист Михаил Медведев. Он “впоминает”, что судьбу мальчика Седнева решали вечером 16 июля, когда точно установлено, что его освободили утром. А Никулин утверждает в 1964 году:-“ На самом же деле нас было исполнителей 8 человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел — четыре, Ермаков Петр — пять, вот я не уверен, что Кабанов Иван — шесть. И еще двоих я не помню фамилий”.
Думая над удивительной привязанностью в последующие после расстрела времена Юровского к Никулину, причину вижу в трезвости последнего. Никулин не пил. И в ту трагическую ночь он был единственным из расстрельной команды, кто был трезв. Страшное дело участвовать в беззаконии. И зарплату им в этот день еще выдали. Охранники Проскуряков и Столов напиваются настолько, что начальник охраны Медведев запирает их в бане во дворе дома Попова, где размещалась охрана. По екатеринбургским слухам — Царскую Семью расстреливали “пьяные до скотского состояния бандиты”.
Юровский, войдя в комнату отошел вправо от дверного косяка. Заплетающимся пьяным языком, мотаясь из стороны в сторону, тряся в правой рукой наган, а левой записку, прокричал Янкель Юровский смертный беззаконный приговор. Незабываемое лицо его было искажено страхом до неузнаваемости, мокро от пота и в полумраке казалось черным. “Как, я не понял? Прочтите еще раз”, — спокойно и с иронией переспросил его Государь, но в ответ раздались беспорядочные выстрелы, лишившие сознания даже нераненных. После прочтения приговора он сделал шаг влево, встав напротив Наследника — был он, видимо, для него некой загадкой, да и уверены все были, что революция все спишет. В секунду расстрела встретились глаза Юровского и Наследника и тот вместо жалобного страха, прочитал удивленное: “Вы? Меня?” — никак не думал мальчик, что именно он, проведший с ним столько задушевных бесед, захочет стать его убийцей. Может быть и был его первый выстрел в Государя, но было ясно, что его основная цель — Наследник. Дрогнула пьяная революционная рука... А по комнате металась, прикрываясь подушкой, Анна...
Когда был дан приказ выносить расстрелянных и грузить их в кузов грузовика, то первым должны вынести Алексея, как самого легкого и самого ближнего к двери. Последней несли залитую кровью Анастасию. Скорее всего склонный к пьянству Юровский лжет, что поехал вместе с Ермаковым на грузовике на захоронение трупов. Не его это теперь задача. Как лжет в своих воспоминаниях обо всех событиях, что последовали после расстрела:-“Где предполагалось схоронить трупы, я не знал (его видели в районе Ганиных ям за неделю до трагедии — В.К.), это дело, как я говорил выше, поручено было, очевидно, Филиппом [Голощекиным ] т. Ермакову (кстати сказать, т. Филипп, как мне в ту же ночь сказал, кажется, Медведев Павел, он его увидел, когда тот бегал в команду, ходил все время вблизи дома, немало, вероятно, беспокоившись, как тут все пройдет) , который и повез нас куда-то в В [ерх ]-Исетский завод. Я в этих местах не бывал и не знал их”. Не лжет, не может лгать по мелочам начальник охраны П. Медведев, когда дает показания следователю Сергееву: “Шофером автомобиля был злоказовский рабочий Люханов. На грузовик сели П.Ермаков и другой член чрезвычайной комиссии и увезли трупы...” Из воспоминаний Юровского от 34 года: “Принимать трупы я поручил Михаилу Медведеву, это бывший чекист и в настоящее время работник ГПУ. Это он вместе с Ермаковым Петром Захаровичем должен был принять и увезти трупы”. Михаил Медведев вспоминает: “ Ермаков садится к шоферу, в кузов залезают несколько человек из охраны с винтовками”, и все, как-будто не поехал сам, дальнейший его рассказ как бы и неприсутствующего человека, дальше противоречий еще больше. Когда машина застряла за городом перед железнодорожным разъездом и солдаты ушли к дому обходчика, очнулась из глубокого обморока Анастасия (поймите, я не имею права выдумывать что-то от себя) . Она не была даже ранена. Пуля, посланная в ее сердце, застряла в черепе ее любимой собачки, заставив Великую Княжну глубоко потерять сознание. Спрыгнув незаметно с грузовика, она не может убежать от него. Если она осталась живой, пережив расстрел, может еще Бог кому-то помог и еще кого-нибудь минула чаша смерти. Она преследует грузовик до самой шахты (без всякого перекладывания тел в пролетки — опять солгал Юровский) и наблюдает из леса через поляну, сдерживая рыдания, как самых близких ей людей, пьяные “герои” прямо из кузова грузовика кидают в колодец шахты. Сохранилась фотография следователя Соколова, где он сидит рядом с шахтой, у края которой еще виден след от протектора тяжелого грузовика. Именно так и было запланировано Юровским и Ермаковым, когда они исследовали дорогу и спрашивали 11 июля у горного техника И. А. Фесенко, пройдет ли здесь тяжелый грузовик с грузом. Думаю, что Алексей был последним, так как его погрузили на грузовик одним из первых. Поэтому он падает не на погрузившиеся в воду тела, а на скопившиеся у края колодца за последние годы опавшие ветки и листья деревьев. Вот как описывает Михаил Медведев:-“За Верх-Исетском в нескольких верстах от деревни Коптяки машина остановилась на большой поляне, на которой чернели какие-то заросшие ямы». Они сбросили трупы, а потом: — «Развели костер, чтобы погреться, — ехавшие в кузове грузовика продрогли». Далее вынужденная ложь: — Затем стали по очереди переносить трупы к заброшенной шахте, срывать с них одежду. Ермаков выслал красноармейцев на дорогу, чтобы никого не пропускали из близлежащей деревни. На веревках спустили расстрелянных в ствол шахты”.
Я там был, тяжелый грузовик мог заехать только на поляну! Та шахта, которая в настояшее время считается "той самой", совсем не имеет никакого подъезда со стороны Коптяковской дороги! Мне говорили, что вот она заросла высоченными деревьями 40-60 см в диаметре — не поверю, наезженная дорога за 80 лет зарастет разве что кустарником. А почему тогда совершенно не заросла дорога ведущая на поляну? Опять иду один против всех...
Для того чтобы завалить колодец, как и предполагал первоначальный план цареубийц, бросают туда 2 гранаты, совершенно не боясь, что их могут услышать в ближней деревне Коптяки (отсюда можно сделать вывод, что никакого приказа о секретности захоронения у них тогда не было). Одна из гранат взрывается слишком рано и рвет обшивку шахты вблизи поверхности, другая — слишком поздно и рвется уже в гуще тел. При осмотре капитаном Пометковским:-"…у самого края широкой шахты, в глине, найден небольшой осколок нарезной ручной бомбы, при спуске же в шахту на стенках ее были обнаружены следы от разрыва ручной бомбы.." Потом опять вера многих Юровскому, который впоследствии утверждал, что это захоронение было изначально выбрано как временное. Зачем на временное захоронение,заполненное ледяной водой, тратить столько сил и выбирать его за неделю до расстрела, основное же место тайного захоронения искать уже после расстрела еще несколько дней? Зачем им, полупьяным, сгружать трупы с грузовика и захоранивать в ледяной воде колодца, чтоб затем, через несколько часов, доставать их обратно? Подумайте, ну зачем?!!
Но бойцы утомлены, они даже не заметили пропажи одного “трупа”, а под березой на въезде на поляну уже горит костер и разложена закуска. Они оставляют полное заваливание шахты на потом, а может еще и потому, что пьяный Юровский просто забыл загрузить приготовленный ящик с гранатами. И к тому же, еще для какой-то непонятной цели им было приказано быть рядом с захоронением. Люханов, как водитель, остался спать в машине и из кабины мог слышать, как тихо плакала в открытую пасть старательской шахты незаметно прокравшаяся и оставшаяся в живых девушка. Не зря же он потом всю свою кочевую жизнь времен воинствующего атеизма упрямо повторял: “Есть Бог на свете!”. От крупных слез, упавших на лицо, очнулся Алексей. Из глубины колодца он успокоил любимую сестру: “Я живой!”, она же запричитала радостной скороговоркой: “Я зову, зову и никто не отвечает! Может быть еще кто-нибудь живой?”, Алексей огляделся: “Нет, я один...” — “Они рядом. Ты сможешь выбраться?” — “Смогу...”
Голова, на удивление, работала спокойно и ясно, решение, как самому выбраться из колодца, приходит почти мгновенно: над головой, где-то на высоте 2-х метров торчали вывороченные взрывом доски от обшивки шахты. Алексей непослушными пальцами расстегивает поясной ремень с наполовину погруженного в воду тела своего отца, снимает ремень с себя, соединяет их вместе, делает на одном конце петлю, которую забрасывает с нескольких попыток на вышибленную гранатой обшивку. Крепко взявшись за ременную связку, напрягая всю свою силу и волю, боясь сильной боли в колене, он добирается до вывороченных досок. Встав на них, дальше он спокойно, с помощью сестры выбирается наружу. Колодец шахты кончался почти вровень с землей. Была уже совсем светло. Сзади шахты сразу начинается молодой лесок, плавно переходящий в плотный лес, спереди и справа — большой тяжелый грузовик, а сразу за грузовиком — поляна, шириной метров 10-12, которая легко просматривается от костра охраной, расположившейся справа, в метрах 30 от шахты, под березой. Алексею очень хочется броситься бежать назад, в ближний лес, но сестра упорно настаивает на путь через поляну — там дорога, она знает и быстро перебегает просматриваемую поляну. Алексей, пересиливая облепивший его сильнейший страх, побежал ей вслед. Метров через 200 бега по молодому лесу они добираются до коптяковской дороги, которая еще не была перекрыта. У Алексея шок прошел, от невыносимой боли в животе он самостоятельно идти уже не мог. Дойдя все же до дороги, они решают дождаться какой-нибудь подводы, на которой можно было бы скорее уехать прочь от этих страшных мест. Анастасия, засевшая по другую сторону дороги от брата, останавливает подводу коптяковского крестьянина, направлявшегося в город на рынок. Тот, выслушав ее, согласился помочь чудом оставшимся в живых царским детям. Он посадил их на свою телегу и, развернув оглобли в обратную сторону, повез к себе на усадьбу, предусмотрительно потом свернув вправо с основной дороги, ведущей в центр села Коптяки, на объездную. Потому его возвращение в деревню осталось никем из местных жителей незамеченным.
Было достаточно светло, и ответственному за охрану матросу Степану Ваганову захотелось заглянуть в шахту. И увидел он болтающуюся на балке связку из ремней опрометчиво оставленную мальчиком. С этого-то момента и начинается тайна Коптяковского леса. Уверены бойцы были — в лесу скрылся мальчик, не мог он на одной ноге далеко уйти. В их головах просто не укладывалась мысль, что мог он пробраться и через просматриваемую поляну и, тем более что нога у него была в почти полном порядке. Тут, видимо, Ваганова от невеселых дум и безуспешных поисков прервал зычный голос крестьянки Настасьи Зыковой, спешащей на рынок в Екатеринбург. В бешенстве он несется к ней, разворачивает обратно и, грозя револьвером около самого виска перепуганной до смерти крестьянки, гонит ее до самых Коптяков. Нет, Ваганов не думает, что Алексей уже спрятан в лодочном сарае на берегу Исетского озера, да еще с сестрой. Он уверен — Алексей в лесу. И с этого момента целый лес заблокирован красногвардейской командой Петра Ермакова и в нем стали слышаться разрывы ручных гранат — то солдаты рвали найденные лисьи норы. Зыкова же нагнала страху всей деревне Коптяки – и Анастасия вынуждена была расстаться с больным братом, оставив его на попечение осторожного крестьянина. Вымытую и переодетую в простую одежду, средь бела дня, переправили на рыбацкой лодке спасшуюся Анастасию на другой берег Исетского озера. Две женщины подробно и уж слишком охотно объяснили, как добраться до двух железнодорожных станций, от которых можно добраться до Перми или до Москвы. Вслух она говорила, что поедет к дяде в Пермь, (прекрасно зная о его смерти), а с братом они договорились о встрече в Москве, у верных людей, так нелюбимых романовской родней, что ее там просто не догадаются искать. К колчаковцам ехать было опасно, т.к. отец считал, что Колчак заодно с НИМИ. Вот что говорит в 1964 году чекист Родзинский И.И.:-"Мы еще дней 8 просидели в Екатеринбурге. Надо сказать, уходили мы из Екатеринбурга, никто нас не обстреливал. Противник был организован так, что мы еще были в городе, а квартирьеры уже ходили по городу (колчаковские)..."
Как и предполагала Анастасия, крестьянки не выдержали и где-то проболтались (возможно и в ЧК, т.к в самих Коптяках старожилы уверенно говорят — “Расстреляли всех”), пустив слух о ее предполагаемом местопребывании. По показаниям Натальи Мутных, в Перми осенью 1918 года, ходили противоречивые слухи о судьбе бежавшей из-под конвоя в Пермь младшей царской дочери Анастасии.
Когда Люханов (а может кто другой) прибыл с плохой вестью в город, то, наверное, застал очень постные похмельные лица сокровищеискателей, восседавших над небольшой кучкой драгоценностей. Свидетели показывают, что видели Люханова днем в Екатеринбурге, но так же свидетели утверждают, что его грузовик оставался на поляне до последнего. Известие о побеге Алексея их совсем не обрадовало. Непьющий Никулин напомнил Юровскому, кто стрелял в Алексея. Остальные могли забыть с угару. Теперь Никулин, к тому же взявший вначале на себя расстрел Наследника, лучший друг Юровского до гробовой доски. Ошпарила их новость крепко, пришлось срочно менять ранее задуманный план. В срочном порядке в аптеке получают кислоту и керосин. Чиновник Леонтьев показывал, что именно 17 июля 1918 года комиссаром снабжения фронта Горбуновым в срочном порядке затребованы 5 грузовых автомобилей, из коих на одном было две бочки бензина. Охранник Якимов показывает: “После 2-х часов дня зашел в комендантскую. Там застал Никулина и двоих латышей — нерусских. Были все они невеселые, озабоченные, подавленные”. Как же, по законам революционного времени (а сухой закон никто не отменял) им всем грозил расстрел.
А в это время на столе председателя ВЦИК уже лежала телеграмма из Екатеринбурга: “Председателю Совнаркома тов. Ленину. Председателю ВЦИК тов. Свердлову. У аппарата Президиум Областного Совета рабоче-крестьянского правительства. Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия Чрезвычайной комиссией большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищения царя и его семьи (документы в наших руках), по постановлению Президиума Областного совета в ночь на шестнадцатое июля расстрелян Николай Романов… В ночь на 16-е июля 1918 года приговор приведен в исполнение…”. Отсюда можно сделать вывод, что дважды приведенное число расстрела указывает не на орфографическую ошибку, а на непредвиденный перенос расстрела на следующий день, а в суматохе дату забыли исправить с заранее заготовленной телеграммы.
Юровский в 1934 говорит: “15-го июля утром приехал Филипп [Голощекин] и сказал, что завтра надо дело ликвидировать (т.е. 16-го — В.К.). …15-го же я приступил к подготовке, так как надо было это сделать все быстро”. А завтра, это уже 16 число. Михаил Медведев свидетельствует в 1963 году, что “санкции Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета на расстрел семьи Романовых Голощекину получить не удалось… На прощанье Свердлов сказал Голощекину: — Так и скажи, Филипп, товарищам — ВЦИК официальной санкции на расстрел не дает”. Непонятное расхождение в показаниях, но оно становится понятным, если над Голощекиным был кто-то другой, чей приказ выше приказа Ленина и ВЦИКА.
И понятней становится ярость комиссара Ш.И.Голощекина, вынужденного дать новый приказ уже полного, бесследного уничтожения тел расстрелянной Царской Семьи. Следственной комиссией Соколова в 1919 году в окрестностях Коптяковского леса было обнаружено странное захоронение пяти трупов в австро-венгерской форме. Возможно, что большевики отыгрались, расстреляв часть принимавших участие в расстреле “латышей”. Охранник Якимов видит только двоих “латышей” из семи, принимавших участие в расстреле.
Первым из колодца, по свидетельству очевидца, подняли тело бывшего царя. Если бы там было тело Алексея — первым бы подняли его, уж так устроен мужик с ленцой — сначала что ближе и легче (я думаю, что эту житейскую аксиому наблюдал всякий непосредственный руководитель — В.К.). Работящие же занимались хозяйством. Свидетельских показаний, что из шахты достали тело Алексея, никто не дал, разве что лже-свидетель чекист Сухоруков. Достали тела и увидели, что не хватает еще одного женского. Так как лицо Демидовой было изуродовано взрывом брошенной в колодец гранаты, а стоявший в карауле трезвый Стрекотин утверждал, что Анастасия (ошибся с Марией в темноте Стрекотин — В.К,) была заколота Ермаковым штыком его винтовки, а у Демидовой были колотые раны на теле, то вначале решили, что пропала комнатная девушка. Это было им не так страшно. Потом, в 1920 году, непосвященный во все детали Юровский в своей(?) знаменитой “Записке”, объясняя отсутствие двух тел в общем захоронении, надиктует историку Покровскому: “Хотели сжечь А(лексея) и А(лександру) Ф(едоровну), но по ошибке вместо последней с А(лексеем) сожгли фрейлину”. Заметим, что не царскую дочь. . Хотя и здесь можно задуматься, а зачем уставшим от бессонных ночей похмельным революционерам копать лишнюю могилу только для двоих, а не для троих или для половины расстрелянных? И уж очень сомневаюсь, чтоб они, ушедшие в революцию, хотели копать лишнее захоронение.
Правда, после появления в Берлине в октябре 1922 года Анастасии Чайковской-Андерсон, друг цареубийцы Ермакова — чекист Сухоруков Г.И. оставил свои “воспоминания” в 1928 году, где утверждал, что лично поднимал из колодца Алексея, потом присутствовал при сожжении трупов — Алексея и Анастасии. А вот как вспоминает Никулин:-"Ну, там еще кое-кто, значит, так сказать, ну, что ли, был еще не совсем окончательно убит. Ну, потом пришлось еще кое-кого дострелить...
- Помните, кто был еще не полностью мертв?
- Ну, вот была эта самая... Анастасия и эта... закрылась, вот, подушкой-Демидова. Демидова закрылась подушкой, пришлось подушку сдернуть и пристрелить ее.
А мальчик?
- Мальчик был тут же сразу... Ну, правда, он долго ворочался, во всяком случае, с ним и с мальчиком было покончено. Быстро". Странное воспоминание участника преступления, события которого не могут просто стереться в памяти.
Здесь я приведу самый первый документ, составленный следователями через 4 дня после ухода из Екатеринбурга большевиков: “30 (17) июля 1918 года в городе Екатеринбурге товарищем прокурора Кутузовым был составлен протокол заявления ему гражданина означенного города Федора Никифоровича Горшкова о том, что от судебного следователя Томашевского, узнавшего о том, в свою очередь, от лица, как от бывшего очевидцем, или близко стоявшего к советской власти, ему известны нижеследующие подробности убийства государя и его семьи.
Вся царская семья, вместе с б. государем Николаем II, была собрана в столовой комнате, где им объявили, что все они будут расстреляны, причем вскоре, и последовал залп латышей, после которого все они упали на пол. После этого латыши стали проверять, все ли они убиты, причем оказалось, что осталась жива б. великая княжна Анастасия Николаевна, и когда до нее прикоснулись, то она страшно закричала. После этого ей был нанесен прикладом ружья удар по голове и кроме того две штыковых раны.
Этот протокол заявления Горшкова послужил основанием для начатия предварительного следствия, которое и.д. прокурора суда товарищем прокурора Кутузовым и было предложено судебному следователю по важнейшим делам Наметкину..." — отсюда можно сделать вывод, что тогда все были полностью уверены в смерти Анастасии, с этого времени и до сих пор Великую Княжну Марию путают кто совершенно сознательно, а кто совершенно бессознательно с ее сестрой.
Днем 17 июля к сестре Капитолине Агафоновой зашел бывший охранник Царской Семьи Анатолий Якимов и рассказал о расстреле всех царственных узников, вид его был уставшим. Он рассказал сестре: "…вслед за тем последовали выстрелы и первыми были убиты Государь и наследник; остальные оказались только раненными, и потому, по словам Якимова, их “пришлось” пристреливать, добивать прикладами и прикалывать штыками. Особенно много “возни” было с фрейлиной. Она все бегала и закрывалась подушкой, на теле ее потом оказались 2 раны. В.к.Анастасия Николаевна упала в обморок. Когда ее стали осматривать, она “дико завизжала”, после чего ее добили штыками и прикладами...” Следователь Сергеев запишет: “Этому “признанию” Анатолия, по свидетельству Григория Агафонова, нельзя было не верить, так как даже к вечеру того же дня, то есть после казни, когда он пришел с нами проститься, вид его был “прямо поразителен”: лицо осунувшееся, зрачки расширены, нижняя губа во время разговора тряслась”. Зададимся вопросом — почему только к вечеру 17 июля с деревенским парнем Анатолием Якимовым произошла такая метаморфоза? Кто или что так его потрясло? Зададимся вопросом, почему только последующие свидетельства будут говорить в разных вариантах, что последним был убит Наследник?
После безуспешного поиска в лесу Алексея и после уничтожения и тайного захоронения тел, перед екатеринбургскими чекистами встает обязательная революционная задача: весь мир должен знать — последний русский Император с Наследником и всей Семьей убиты в Ипатьевском доме. По их первоначальному плану мир бы об этом должен быть оповещен от колчаковских следователей, извлекших из шахты и опознавших бы расстрелянную Царскую Семью, как нашли и опознали Великих Князей и сестру императрицы — Елизавету Федоровну, расстрелянных и брошенных в шахту в ночь с 17 на 18 июля в Алапаевске по одинаковому плану. Они, согласно законам Тьмы, хотели оставить свои жертвы без захоронения и уничтожения. Но Высшее вмешательство спутало их планы — из шахты пропал Наследник и выжила царская дочь. “По свидетельству Прокопия Кухтенкова,13 ноября 1918,- писал следователь Сергеев, — он в мае занял должность заведующего хозяйством рабочего клуба на заводе Верх-Исецком (члены клуба имели право посещать его в течение всей ночи: ввиду этого было установлено ночное дежурство членов президиума). Числа 18-19 июля, часа в 4 утра в клуб пришли: председатель Верх — Исецкого исполнительного комитета с.р. и к.д. Сергей Павлович Млышкин (Малышкин), военный комиссар Петр Ермаков и видные члены партии большевиков: Александр Костоусов, Василий Леватных, Николай Партин и Александр Кривцов. Завклубу удалось расслышать отрывки их разговора: “...второй день приходится возиться, вчера хоронили, а сегодня перехоранивали”... Он, свидетель, слышал, как кто-то сказал, что про наследника говорили, что он умер в Тобольске, но и он здесь”. Недовольная фраза "вчера хоронили, а сегодня перехораниваем" так же подтверждает о первом захоронении, как изначально было принято, как об основном и окончательном. Что-то их заставило совершить второе, тайное захоронение. А услышанная фраза о смерти Алексея говорит скорее о том, что ими продумывался вариант слуха о смерти Алексея в Тобольске. Никулин вспоминает:- "Задавали такой вопрос: “А почему всех? Зачем?” Ну, объяснял зачем: чтобы не было, во-первых, никаких претендентов ни на что.
- Ну, да, любой из членов фамилии мог бы стать претендентом.
- Ну, да, если бы даже был обнаружен труп, то, очевидно, из него были созданы какие-то мощи, понимаете, вокруг которых группировалась бы какая-то контрреволюция...". А я еще раз напомню иным забывчивым, что тогда, в тот момент времени большевики были более чем уверены, что смогут продержаться у власти всего лишь несколько месяцев, о годах советской власти они и не мечтали.
Если же тела надежно спрятаны, а следы захоронения многократно запутаны, гадостями стены Ипатьевского дома исписаны и изрисованы, то к колчаковцам должен попасть в плен кто-то из участников расстрела, чтобы ему обязательно поверили. И эта “почетная миссия” возлагается на того, кто проспал Алексея. Но бывший кронштадский матрос и член Уральского ЧК Степан Ваганов не смог попасть в плен к белочехам по той причине, что он слишком рано вылез из своего погреба (не знаю, сохранились ли там царские драгоценности, данные для откупа) и его убили верхисетские рабочие, вместо того, чтобы сдать в руки новых властей, как задумывалось екатеринбургскими чекистами. Тогда Юровский, наученный горьким опытом, “сдает” в плен своего друга-расстрельщика Павла Медведева уже не в родном городе Екатеринбурге, а в Перми. Медведев, попадая в плен, искренне говорит правду о всем, что он запомнил и что ему велели запомнить, — убиты все! При самом убийстве он якобы не присутствовал, а вот как Юровский в упор достреливал Алексея — видел лично: “...Юровский выслал меня, сказав: “Сходи на улицу, нет ли там кого и не будут ли слышны выстрелы?” Я вышел в отгороженный большим забором двор и, не выходя на улицу, услышал звуки выстрелов. Тотчас же вернулся в дом (прошло всего 2-3 минуты времени) и увидел, что все члены Царской Семьи: Царь, Царица, 4 дочери и Наследник уже лежат на полу с многочисленными ранами на телах. Кровь текла потоками. Были убиты также доктор, служанка и двое слуг. При моем появлении Наследник был еще жив — стонал. К нему подошел Юровский и 2 или 3 раза выстрелил в него в упор. Наследник затих...” Дав нужные показания, он (по документам) через месяц умирает от сыпного тифа в одной из екатеринбургских тюрем.
Медведев (Кудрин) Михаил Александрович, доживший до 60-х, долго не фигурирующий ни в одном документе, утверждал, что он был участником расстрела Царской Семьи, был членом Уральской коллегии ЧК (в августе 1917 года он исполнял обязанности за председателя Исполкома Екатеринбургского Совета рабочих и солдатских депутатов — В.К.). По всем же документам следователей Сергеева (убит 29.01.19г.) и Соколова проходит один Медведев — Павел Спиридонович, возглавлявший караульную команду Ипатьевского дома. Хотя “лавры” цареубийц в советское время готовы были навесить на себя совсем непричастные к этим событиям люди. “Свидетельства”, которые оставил Медведев (Кудрин) М.А., еще требуют отдельного исследования, они подробны, отшлифованы, литературны и где-то расходятся со свидетельствами действительных очевидцев. Например, он понятно замалчивает участие в расстреле такой доказанной фигуры как Степан Ваганов, но утверждает, что “латыши” при расстреле пользовались винтовками, когда официально считается, что Юровский для расстрела в тесной комнате (около 20 кв.м) приготовил 12 наганов. Но и полностью ему во всем не верить нельзя, очень похоже, что он был участником злодеяния.
Серьезный следователь Н.Соколов, возможно, разгадал Коптяковскую тайну. Исследуя в лесу остатки сгоревших вещей, он находит и вещи, принадлежащие Алексею: его ременную пряжку и клочья его несгоревшей шинели, а также несгоревшие части его вещевого мешка. Спешили, когда сжигали, не все продумали до конца. А серьезный следователь должен задуматься — при чем тут шинель и вещмешок? Их же не было и не могло быть в момент расстрела на Алексее. Значит версия о сожжении тел, только по этому приведенному и доказанному факту, всеми должна быть признана ложной! Как и то, что уже тогда тела Алексея среди остальных не было. У цареубийц из его вещей был только ремень! Знал Соколов и о времени, когда лес перекрывали, а в книге не указал. Выходит, он понял причину столь позднего перекрытия леса — кто-то остался в живых и спасся, уже будучи в Коптяковском лесу. Поэтому, может быть, и скончался вдруг следователь Николай Алексеевич Соколов в местечке Сальбери во Франции 23 ноября 1924 года, как говорят — от разрыва сердца. Всего два месяца переживет его помогавший ему в расследовании корреспондент газеты “Таймс” Р.Вильтон, не устававший твердить: “Даже если они живы, надо говорить, что они мертвы!”. И эта его фраза становится как бы привязкой, что спаслось, по одной из тайных версий следствия, более чем один человек. Следователю Соколову генерал Дитерихс для осмотра местности выделил две тысячи солдат, которые с помощью ножей исследовали всю подозреваемую площадь, исследовали все найденные кострища и только под шпалы на дороге «не догадались» заглянуть. Правда, Соколов почему-то сфотографировался с этим местом. Ну, не верю, что случайно! А ведь должен был следователь Соколов найти и малое захоронение, а не нашел, потому что его в природе просто не было, на что указывают воспоминания Медведева(Кудрина): “...решили попробовать сжечь хотя бы часть расстрелянных... Отобрали тела Николая II, Алексея, царицы и доктора Боткина, облили их бензином и подожгли. Замороженные трупы дымились, смердели, шипели, но никак не горели. Тогда решили останки Романовых где-нибудь закопать. Сложили в кузов грузовика все одиннадцать тел, выехали на коптяковскую дорогу и повернули в сторону Верх-Исетска. Недалеко от переезда в болотистой низине машина забуксовала в грязи — ни вперед, ни назад. Сколько ни бились — ни с места. От домика железнодорожного сторожа на переезде принесли доски и с трудом вытолкнули грузовик из образовавшейся болотистой ямы. И вдруг кому-то пришла мысль, а ведь эта яма на дороге — идеальная братская могила для последних Романовых...” Думаю, что давая эти предсмертные показания, Медведев(Кудрин) не был знаком с “Запиской” Юровского, верил в долговечность советского строя и не верил, что царские останки кто-то посмеет когда-то вскрыть и узнать, что в том захоронении не будет 11 останков всех расстрелянных.
Силы, затеявшие и организовавшие расстрел русского императора и его Семьи, организовали и целый букет лже-царских детей. Всех больше ими было запущено в жизнь лже-Алексеев и лже-Анастасий, как бы предупреждая появление настоящих, которым будет трудно пробиться через ложных, зомбированных глубоким гипнозом (или попросту одержимых падшими духами) или заставленных пойти на “признания” под пытками. Сохранились показания пермского врача Уткина, данного им 10 февраля 1919 года. По его словам, в конце сентября 1918 года он неожиданно был вызван в пермскую ЧК для оказания медицинской помощи сильно избитой молодой женщине, которая, то впадая в беспамятство, то приходя в сознание, успела произнести: “Я дочь Государя Анастасия”. Именно для этого признания и была избита неизвестная девушка. Потом был запущен слух, что эта женщина, назвавшаяся себя Анастасией, была впоследствии расстреляна и указывалось даже место ее “тайного” захоронения.

Была запущена в жизнь “утка” о тайном вывозе 3 октября 1918 года царицы и трех (?) царских дочерей из Перми в Москву, а далее за границу, где те раздельно жили под вымышленными именами. У всех лже-Романовых, например, княгини Марии де-Дураццо(!), в памяти сохранена уверенность о себе как о спасшейся царской дочери и как они были спасены, но ни у кого нет, кроме Анастасии Чайковской-Андерсон, воспоминаний, касающихся интимных сторон жизни Семьи. И как надо не понимать Семью, чтобы верить в то, что кто-то из них пошел на сделку с большевиками — ни на раздельную, ни на тайную жизнь из них бы никто не согласился даже под страхом смерти, которой они, как люди очень верующие, не боялись так, как ее боятся те, у которых тело первично, а души не существует. Похоже, что Великий Князь Кирилл играл под большевиков, прося румынскую королеву “по причинам семейного свойства” не упоминать о том, что царевны Анастасия и Мария в 1919 году проездом находились в Румынии. Но следователь Сергеев оставил документ, ставящий точку в деле спасения всей Семьи: “Несмотря на все факты, доказывающие несомненность наличия гнусного убийства, целый ряд лиц утверждает, что члены царской семьи не были расстреляны, а перевезены из Екатеринбурга в Пермь или Верхотурье. Ввиду этого было произведено специальное расследование, которое, однако, не подтвердило эти слухи, так как не нашлось ни одного лица, которое само бы видело отъезд царской семьи...”
Описания же расстрела в подвале Ипатьевского дома разных свидетелей обязательно, слишком выпукло и даже навязчиво, подчеркивают смерть Наследника и Анастасии, при этом почему-то у каждого получается по-разному.
Из всех известных мне лже-Анастасий, конечно, более всех импонирует Анна Чайковская-Андерсон. В ее поступках и поведении есть что-то от почерка Семьи. Анастасия смогла бы сыграть такую роль. Если она могла разыграть сцену веселой уборки помещения перед Юровским, зная о близкой и неизбежной смерти, любая другая роль в жизни ее уже не испугает. Появление ее на заграничной сцене было хорошо продумано и организованно в духе дворцовой интриги: осенью 1922 года в Берлин из Парижа прибывает титулованный барин и пускает слух о спасшейся Анастасии. Вскоре после его приезда ранним утром недалеко от дежурного полицейского в Ландверканал бросается молодая девушка. Ее, конечно, спасают, но она не отвечает ни на какие вопросы и ее помещают в больницу для душевнобольных — в местечке Дальдорфе под Берлином. Об этом случае пишут все столичные газеты. Анастасия просто обязана для сохранения своей жизни потерять память о самых страшных днях в своей биографии. Если бы она все помнила, думала и говорила так, как было в действительной ее жизни в Екатеринбурге и момент ее спасения с братом, то я сомневаюсь, чтобы она могла долго оставаться среди живущих на земле — это по моей магико-мистической версии. Помнила же она все урывками: выстрел, бесчувствие, провал в памяти... потом звезды... потом ее везут куда-то на крестьянской телеге... Да и по обыкновенной политической логике она должна многое “забыть” о России и “разучиться” говорить на русском языке, при этом понимая его, спасая от неприятностей жизнь тех, кто ее спасал, и возможную жизнь брата. “Я задавал ей вопросы по-русски, а она отвечала мне по-немецки. Во время операции больная говорила по-английски” — свидетельствовал лечивший ее профессор Руднев. Видимо было слишком много оснований, чтобы признать в “самозванке” спасшуюся Великую Княгиню Анастасию Николаевну. Ее признало большинство из оставшихся в живых и живших за границей Романовых — родные сестры императора Ольга Александровна и Ксения Александровна, Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи и другие, кроме объявившего себя главой русского Императорского Дома “императора” Кирилла Владимировича и его окружения. а также “вождя” заграничных монархистов Великого Князя Николая Николаевича. То есть ее не признали только те, кто претендовал стать следующим императором в случае восстановления монархии в России. Даже внешнее фотографическое сходство, строение ушных раковин, след от сведенной родинки на теле там, где когда-то свели родинку у юной Анастасии, и почерковедческая экспертиза, давшая положительные результаты, их не убедили. Во время одного из судебных процессов она заставила стушеваться родного брата царицы Эрнста Гессенского, напомнив ему, как во время войны он, немецкий генерал, инкогнито приезжал с Петроград. Ее учитель месье Жильяр при первой встрече признал в Андерсон Анастасию, но через год отказывается от своего признания. Его, умного, но слабохарактерного, можно понять, представив, какой силы давление с опасностью для жизни обрушилось на него, а с другой стороны – сбылась его мечта и он, все-таки пересилив свои смешные комплексы, женился. Женой его стала бывшая няня царских детей Тяглева А.А.. А знал ли он, с какой радостью Великие Княжны (Алексея не подпускали к столь взрослому делу) в Тобольске ему подбирали невесту и незаметно сводили их? Он даже этого не заметил. А вот камердинера Волкова Андерсон не признала. Предполагаю, что первый комендант Ипатьевского дома Авдеев, тайно вместе со своим заместителем Мошкиным вставший на сторону Государя, мог сказать Николаю II, кто предал их побег из Тобольска. Сказал же когда-то Иоанн Кронштадтский одному из царских слуг вместо благословения: — “А тебе ад кромешный”. Сам Волков, кормящийся со стола вдовствующей императрицы Марии Федоровны, пишет о своей встрече через 7 лет после Екатеринбургской трагедии обтекаемо: “Я нашел в Чайковской (Андерсон) мало сходства с Великой Княжной Анастасией Николаевной, да и сам не был признан Чайковской...”
“Романовы поступили с Анастасией более жестоко, чем большевики” — так прокомментировал эту историю один советский дипломат в беседе с Боткиным-младшим... (В современных СМИ вначале было объявлено, что среди найденных останков Царской Семьи не хватает останков Алексея и Анастасии, но вскоре Анастасия по каким-то причинам была заменена на Марию). Известный американский ученый с мировым именем, судебный антрополог доктор Мейпс 22 июля 1992 года со своей командой прибыл в Екатеринбург. На основании своего профессионального опыта он сделал заключение, что возраст останков младшей по возрасту женщины лежит в пределах 18-20 лет. Анна Андерсон-Чайковская-Монаган умерла совсем недавно, в 1984 году, тело ее было кремировано. Детей у нее не было, но после себя она оставила записи своих воспоминаний, которые, будем надеяться, когда-нибудь появятся в нашей печати.
Алексей не дожил даже до своего 14-летия — 12 августа. От сильного ушиба вследствие неудачного падения в шахту у него, видимо, началось сильное внутреннее кровоизлияние. И он, через несколько дней после трагедии в Ипатьевском доме, в небывалых муках и в ночном одиночестве, не смея крикнуть ни слова от боли, дабы не навлечь беды на спрятавшего его крестьянина, умирает ночью в деревянном сарае для лодок, что стоял на берегу Исетского озера.
В православной литературе сохранилось такое свидетельство протоирея Стефана (Ляшевского): — “Во время прославления преподобного Серафима Саровского в 1903 году в Дивееве жила знаменитая на всю Россию Христа ради юродивая блаженная Паша Саровская... Блаженная, ожидая государя, не велела готовиться особо, но попросила сделать из глины 9 солдатиков и сварить чугунок картошки в мундире... Параскева Ивановна, когда государь вошел, взяла палочку и посшибала головки у всех солдатиков, предсказывая их мученическую кончину, а к трапезе предложила картошку в мундире, что означало суровость их последних дней”. Неужто блаженная без смысла сделала из глины 9 солдатиков». Юродивым нельзя говорить прямым текстом, таковы неписанные законы живущих одновременно в мире видимом и невидимом, дабы не просыпать жемчуга перед врагами..
Журналист Вильтон писал: — “На самом краю подоконника чернилами сделаны одна над другой три (!) надписи:
1). 1918
2). 148467878
3). 87888
В первом строке ясно понимается год расстрела, во второй 9 знаков говорят о количестве убитых людей в этой окровавленной комнате, дабы связать их души посмертно как можно ближе к земле. А третья из 5 знаков говорит о смерти 5 очень высоких особ, где одна цифра “7” — есть цифра мужского рода, а четыре цифры “8” — есть числа женского рода.
В одном источнике записано: “Мистические письмена, алфавиты и цифры, находимые в разделах и подразделах “Каббалы”, являются, возможно наиболее опасными частями в ней, а в особенности цифры. Мы говорим: опасные, потому что они наиболее способны к образованию следствий и результатов...” Обратим внимание, что с сентября 1917 года по иудейскому календарю шел 5678 год. Каббалисты молились на этот год, они были уверены в приходе своего лжемессии именно в этот год. По нумерологии, если сложить числа года: 5+6+7+8=26, где 26 — число Иеговы. Такое сочетание цифр ими не могло быть пропущено, так как такое сочетание цифр с таким суммируемым результатом могло быть только один раз в календарной истории иудейского календаря. Правда, 1999 год по иудейскому календарю 5759 = 26 и мы видим немалое сходство нынешнего времени с революционным. Параллелей слишком много, чтоб этого не заметить.
Да, мистический Ипатьевский круг русского царского рода Романовых, начало которого идет с Ипатьевского монастыря, что-то не замыкается на доме инженера Ипатьева, как мечталось темными тайными силами, обрушившимися на самодержавную Россию. Не достались в их лохматые лапы для темного надругательства тела Наследника и младшей царской дочери Анастасии. По каким-то непонятным еще мне законам, даже такой исход нес в себе громадное значение для православной России, для ее будущего…
Русские старцы-провидцы начала века видели в своих прозрениях Конец Света, конец НАШЕЙ Истории как явную неизбежность уже в 20-х годах этого столетия. Мистическая сила Удерживающего-Держава (если искать сравнения, то в грубом приближении это похоже на деревенское поверье предсмертной передачи колдуном своего дара близкому по крови человеку посредством обязательного касания) таинственным образом перешла от царя Николая II после смерти к его сыну Алексею, который не был убит никем тогда, 17 июля 1918 года, и который умер позднее – вследствие своей природной болезни, избежав черного посмертного ритуала. После смерти Алексея Держава была мистически передана Сталину. Это таинство – забытое… Если бы этого не произошло, произошло бы то, о чем говорили старцы — конец НАШЕЙ истории. Ни один из исследователей не смог предположить, что в странных запечатанных бочках могла содержаться и ритуально заговоренная вода на уничтожение незримых царских одежд и символов. Генерал Дитерихс пишет: “Около 9 часов утра (18-19 июля-?) прибыл грузовик с запасом бензина и большой бочкой керосина, пудов на 10-12. Через несколько часов пришел другой грузовик туда же; на нем были 2 или 3 бочки, но с чем — неизвестно...”
Драматург Э.Радзинский спрашивал своего таинственного Гостя: “Неужели вы... при ваших, видимо, больших возможностях не пытались проверить и вскрыть могилу, указанную Юровским? И открыть загадку?.. Ведь вы знали, где она?..” Тот (старый чекист. — В.К.) усмехнулся, потом сказал: “Пытался я или нет, но это ужасное место, поверьте... и прежде туда должен прийти священник...” Может быть, и поэтому так уверенно хвастал товарищ Пинхус Войков, что “мир об этом никогда не узнает!”, зная, что невидимые Стражи Тайны беззакония будут верными псами служить черному заклятию, разрывая всякого русского, кто подойдет к ней слишком близко...
Уничтожение не только царя, но и приобретенной русскими царями мистической силы Удерживающего, намоленной всей русской нацией на протяжении веков, должно обязательно повлечь за собой разрушение независимого национального государства, чего в течение последующей гражданской катастрофы все же не произошло. Но России, за сохранение своей независимости, пришлось заплатить очень большой Жертвой. Современный мистический источник утверждает так: “Вопрос применения власти - очень болезненный и актуальный в человеческом обществе. Власть узурпируется человеком повсеместно во всех сферах бытия на основе традиционно сложившихся представлений. Согласно этим представлениям, нити руководства жизнью общества попадали в руки людей, являющихся по сути своей прямыми антагонистами истинных носителей власти, которых издревле называли Помазанниками Божьими... В видимом хаосе человеческих отношений важнейшую роль играет разрыв иерархических цепей, идущих Свыше, начало которому положено насильственным изъятием монархического принципа построения общества, магически скрепленного кровью русского царя и его рода... Столь насильственный разрыв... не может не сказаться на дальнейшей судьбе человечества».
Да, поверить всему очень непросто. Но я считаю, что все могут подтвердить или опровергнуть только архивы как наших спецслужб, так и заграничных. Будем надеяться, что их когда-нибудь опубликуют.
Василий Комлев (1995-2001)
________________________________________
Последние изменения: